Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта Страница 31

Каждый конкретный вылет на боевые, с одной стороны, был похож на другие, а с другой — каждый раз был разным. И смысла рассказывать подробно о том, что и как происходило в каждом отдельном эпизоде, я не вижу, там шла война. Когда беспокоишься за свою жизнь, думаешь о своей семье, стараешься не попадаться лишний раз на мушку моджахедам. Мы вели обычную жизнь офицеров, которые вынуждены выполнять свой долг за границей.

Сейчас многие говорят о том, что там царила неразбериха. В целом информация отражена правдиво, но художественного вымысла в фильмах уж больно многовато. Я ничего не знаю о неуставных взаимоотношениях, так как это была не моя ипостась, да и я не слышал про то, кто кого там бил и куда посылал. Среди нас тоже возникали конфликты на бытовой основе, но они решались или водкой, или кулаками, но все оставалось среди нас и все укладывалось в правила офицерской чести. Дедовщины там не было, потому что каждый «дед» понимал, что если он обидит молодого солдата, то на боевом выходе он получит пулю в спину. Ненависть там развивалась моментально, плюс она обострялась теми условиями, в которых живешь, поэтому такой дедовщины, которая тогда творилась во внутренних округах СССР и сейчас творится в Вооруженных силах России, не было. Тогда у нас были более мягкие отношения: солдат мог свободно подойти к офицеру и попросить, например, закурить; мы чувствовали, что мы в чужой стране и надо держаться друг друга независимо от того, кто ты такой, выполняя как положено задачу.

Припоминаются отдельные случаи связи с афганцами. Я уже говорил, что в первоначальный период население было настроено очень дружелюбно и не боялось мести моджахедов за связи с нашими войсками. Афганцы приносили нам свои продукты, угощали нас лепешками, пловом. Такие обмены были всегда спонтанными, люди подходили к нам, просили в основном ящики из-под патронов и снарядов, так как с деревом там было очень плохо, поэтому оно моментально расхватывалось, и нас благодарили в ответ. В общем, была хорошая обстановка, к нам часто приходили дети, мы угощали их чем могли. А после 1982-го в Пакистан прибыли инструкторы западных спецслужб, а именно США, Англии, Франции, Италии, и часть инструкторов была из Китая — после их подготовки, а также обработки муллами почувствовалось ясно выраженное враждебное отношение к нашим войскам. Мирных жителей очень сильно запугивали, вплоть до физического уничтожения. Могу привести конкретный пример: в Кандагаре была лавка торговца, активно торговавшего нашими товарами, получаемыми от тыловиков, лавочника расстреляли, а его лавку сожгли. Жители Кандагара видели это, и контакты с нами стали ухудшаться. Хотя на бытовом уровне наши военнослужащие продолжали общаться с местными вплоть до того, что у некоторых возникало желание повстречаться с афганскими девушками, но это было такое табу, которое перепрыгнуть было невозможно. Так что повстречаться с местными женщинами можно было только на рынке, да и то они ходили в основном в парандже. Афганские женщины были, грубо говоря, товаром, и если афганец не заплатит калым за выкуп своей будущей жены, то он никак не сможет даже просто увидеться с ней. Порой несколько противно было приближаться к этим дамам, потому что они, ухаживая за волосами, периодически наносили на них кислое молоко, волосы у них, конечно, богатейшие, но вонь стояла часто такая, что эту женщину и не захочешь.

Афганистан — довольно-таки неуютная страна: растительности там много только весной, когда на плато расцветают маки и тюльпаны — зрелище очень красивое. Когда летишь на вертолете, то под ногами ковер неописуемой красоты. А в основном это малонаселенная территория, на которой даже ориентироваться очень тяжело, потому что карты, которые мы имели, зачастую не совпадали с рельефами местности, мы дополняли их, дорисовывая объекты, и кое-как справлялись с поставленными задачами. Неразберихи было много: было много неорганизованности в плане обеспечения наших войск; обмундирование, которое нам выдавали, не было приспособлено для ведения боевых действий, и его приходилось перешивать; неудобными были наколенные карманы, крепление ножа на плече. Не было и разгрузок (мы еще называли их «лифчиками») с карманами для гранат, магазинов, радиостанций, ножа, местом для сигарет и питания — все это в отсутствие разгрузок первоначально приходилось размещать в рюкзаке. А попробуй достань из него магазин, когда неожиданно выходишь на караван и по тебе открывают огонь! Все проходило обкатку на собственном опыте, и мы сами шили себе эти «лифчики», шили наколенники и меняли обувь. Та обувь, которую нам выдавали по штату, конечно, не подходила для тех климатических условий — жара стояла невыносимая, и лучшей обувью для горной местности были кроссовки. За кроссовками мы выезжали на рынок в Кандагар, а со временем стали заказывать и из Союза кроссовки и кеды и переобували в них солдат. Хотя если говорить о строевых подразделениях, то необходимым объемом кроссовок их обеспечить не могли, и солдаты мучились.

Для того чтобы было меньше ранений, войска снабжались бронежилетами, который весил около 30 килограммов. Конечно, таскать такую штуку на себе в жару, да еще с боевой выкладкой, было просто невозможно. Наша группа снабжалась другими бронежилетами: они были более тонкие, более эластичные, напротив сердца была титановая пластина по форме тела. Но ни тот, ни другой бронежилет не выдерживал выстрела в упор: осколки и пули, выпущенные более чем с двухсот метров, оставляли на теле только синяки.

Что касается лично меня, то рассказать всего о своей оперативной работе я не могу: были у нас и специальные средства для поражения противника, которые мы применяли только с разрешения Москвы; были у нас более мощные радиостанции, частично наши группы были легендированы под различные отряды или партии (например, в горах стояла «геологическая партия», а на самом деле это были или сотрудники военной разведки, или наши сотрудники). В Афганистане стояла громада войск, против которых постоянно велись какие-то диверсионные и провокационные действия, бороться с этим можно было только специальными средствами и специальным подразделениям, обеспечивавшими безопасность военных. Это удавалось не всегда, бывали случаи, когда моджахеды проникали в наши подразделения и ножами вырезали чуть ли не роту.

Если рассматривать мою работу по обеспечению безопасности того отряда, в котором я находился, то я считаю ее успешной: мне удалось выявить иностранных разведчиков, проникавших на афганскую территорию; приходилось вместе с переводчиками выезжать на улаживание конфликтов, которые возникали из-за недопонимания друг друга между нашими военнослужащими и местным населением; удалось мне выявить и духовного лидера, который вел работу в близлежащих селениях. Конечно, агентурная работа, которую я проводил на территории Союза, и агентурная работа в Афганистане — это большая разница. Различия заключались прежде всего в основе методов работы с людьми: если на территории Союза во внутреннем округе мы приобретали агентов, которые работали главным образом на патриотической основе, то в Афганистане патриотов своей страны и режима, в общем-то, не было, там все были патриотами только своей семьи, своего клана, своей деревни, и если ты оказывал помощь целому клану или деревне, то еще было возможно работать. Поэтому выполнять одну из наших задач, заключавшуюся в выявлении среди населения окрестных аулов лиц, которые, к примеру, могли сбивать нашу авиацию на взлете и посадке, без ведения агентурной работы было невозможно. И приходилось работать с местным населением, а это очень тяжело и далеко не всегда удавалось, тем более что разговаривать приходилось через переводчика, но кое-какую упреждающую информацию мы все же получали, что в итоге позволило нам эффективно закончить свою службу.