Борис Штейфон - Кризис добровольчества Страница 31

Через два дня на площади у собора Св. Феодосия Черниговского был отслужен молебен и устроен парад, во время которого прибывшим начальником дивизии все солдаты 9-й и 10-й рот, участвовавшие в штурме дамбы, были награждены Георгиевскими медалями. Командир 10-й роты поручик Радченко, первый бросившийся на штурм и увлекший своим примером остальных, личной инициативой генерала Деникина был по телеграмме произведен в следующий чин. Я не мог немедленно сообщить эту приятную весть герою-офицеру, ибо, тяжело раненный, он находился уже в госпитале. Генерал Бредов горячо благодарил командира 3-го батальона полковника Гауса, всех офицеров и солдат за победный бой.

После взятия Чернигова полк получил решительно от всех старших начальников поздравительные телеграммы, в самых лестных выражениях отмечавшие боевую работу белозерцев.

Наиболее характерной является телеграмма командующего армией:

«Прошу передать полковнику Штейфону и доблестным, родным мне белозерцам мое восхищение героическим штурмом Чернигова, воскрешающим в памяти лучшие страницы воинской доблести».

По занятии Чернигова я, как старший представитель Добровольческой армии, явился высшей воинской и гражданской властью города и вновь освобожденного края. Тревожное и серьезное положение на фронте требовало от меня полного напряжения всех сил. Вместе с тем необходимо было заботиться и об устройстве города. На третий день ко мнр явились представители самых разнообразных административных учреждений. Все они просили меня дать им руководящие указания и разрешить десятки неотложных нужд. Я был только военный начальник, и в моем распоряжении не имелось никакого гражданского аппарата. В ряде вопросов, предъявляемых жизнью, я был совершенно несведущ. Какие, например, указания я мог дать управляющему конторой Государственного банка по ряду специальных вопросов? А он домогался получить определенные инструкции. И не только он, но и другие. Я тонул в этой стихии безначалия и в то же время должен был отстаивать город, переживая при этом периодические тяжелые кризисы.

Конечно, на все домогательства своих посетителей я мог бы ответить фразой: — Это не мое дело!

Поступить так, однако, не позволяла моя совесть. Я разрешил вопрос единственно доступным мне приемом: телеграфировал генералу Драгомирову и просил его впредь до прибытия вновь назначенной администрации поставить во главе всех гражданских учреждений тех лиц, кои ведали ими до революции. Генерал Драгомиров, человек ясного ума, понял мое положение и ответил согласием. Это не был, конечно, выход из положения, но все же это была хотя какая-нибудь система. Прибывший затем и посетивший меня вице-губернатор не скрывал своей беспомощности. Он и несколько приехавших с ним чиновников были, конечно, бессильны дать губернии желаемый порядок. Вице-губернатор поступил так, как поступил бы каждый на его месте: дал видимость власти городу и предоставил деревню собственной участи.

Деревня же была настроена прекрасно. Назначенная мною мобилизация (понеся большие потери, полк снова поредел) прошла успешно и даже с известным подъемом.

Отсутствие власти на местах и нездоровые навыки гражданской войны породили в некоторых деревнях случаи незаконных реквизиций, или, попросту говоря, грабежей. Я сурово боролся с подобными явлениями, предавал виновных военно-полевому суду и без снисхождения утверждал смертные приговоры, о чем и объявлялось в «Ведомостях пехотного Белозерского полка».

Через 7–10 дней после занятия Чернигова неожиданно для меня появился ряд возов с мукой, овсом, сеном и прочими припасами. Прибывшие с возами крестьяне заявили, что все это они привезли в подарок Белозерскому полку:

— Мы знаем, что ваши солдаты не грабят и за все взятое вы платите. Примите, покорно просим.

Этот подарок простых русских людей чувствительно меня тронул.

Уезжая, крестьяне говорили:

— Если вам что будет надо, вы только скажите. Покорно благодарим, что не обижаете нас.

Описанный пример настолько яркий, что в комментариях не нуждается…

После восстановления в правах прежней администрации все же в городе была масса работы. В Чернигове была взята громадная военная добыча, и ей надо было дать толк, и не местными средствами, а указанием свыше. Среди взятого находились, например, мастерские и склады автомобильной части прежнего (периода Великой войны) Юго-Западного фронта. Это было богатейшее, многомиллионное имущество. Оно расхищалось, несмотря на принятые мною меры. Тщетно слал я телеграммы непосредственно в ставку главнокомандующего с просьбой прислать специалистов, дабы принять и вывезти это богатство, в котором остро нуждалась армия. В конце концов прибыли, кажется, два офицера. Они не были в силах справиться с порученным им делом.

Приказом главнокомандующего были учреждены в армии особые комиссии, ведавшие захваченной добычей. Деятельность тех комиссий, какие я лично наблюдал, обычно бывала бумажной и чрезвычайно нежизненной. Наделенные диктаторскими полномочиями, подчиненные центру, комиссии накладывали свое вето на все взятое, и в итоге образовались громадные склады, месяцами лежавшие без всякого употребления. Мне известны примеры, когда подобные склады, пробыв много месяцев в наших руках, оставались нетронутыми, и затем снова переходили в руки красных.

Взятые на учет указанными комиссиями склады зачастую расхищались и нередко способствовали развитию злоупотреблений среди младшего персонала, обслуживавшего эти склады.

Одна из таких комиссий очень скоро прибыла в Чернигов. Председатель ее потребовал, чтобы в его распоряжение была передана вся добыча, что я и исполнил с большой охотой. Спустя несколько дней большевики повели наступление и потеснили полк. Обстановка складывалась настолько грозно, что из-за предосторожности я отдал приказ своим тыловым учреждениям эвакуировать город. В самый критический момент обнаружился недостаток артиллерийских снарядов. Командир дивизиона вспомнил, что на складах реквизиционной комиссии имелись снаряды, захваченные при взятии Чернигова. В полном смысле слова была дорога каждая минута, и зарядные ящики помчались карьером к этим складам. Председатель комиссии заявил:

— Выдать снарядов не могу, они находятся на учете реквизиционной комиссии.

Этот склонный к бюрократии человек не хотел слушать никаких резонов и не хотел понять, что если город будет сдан, то вместе с этим будут оставлены и все «находящиеся на учете» склады. Только мое энергичное вмешательство дало возможность уже умолкавшей артиллерии получить снаряды.