Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха Страница 31

– Пойдем.

То, что дома показал ей Густав, было действительно ужасным. И она живет с этим рядом и ничего не знает ни об арестах, ни о концентрационных лагерях? Кое-какие разговоры до Ольги, конечно, доходили, но она была уверена, что это лишь досужие слухи, что такого быть просто не может. Но вот перед ней лежат документы, документальные ссылки на выступления Гитлера и Гиммлера на секретных совещаниях…

– Концентрационные лагеря – это школа трудового воспитания истинной германской гражданственности, прежде всего тех восьми миллионов, которые проголосовали на выборах за коммунистов, – говорил рейхсфюрер СС. – Нелепо и неразумно сразу сажать эти восемь миллионов негодяев и всех евреев в концлагеря. Достаточно создать в них атмосферу страха и террора, потом постепенно выпускать оттуда сломавшихся. Именно эти люди, бывшие люди, и станут лучшими агитаторами практики национал-социализма. Именно они и будут внушать друзьям, родным, знакомым, своим детям религиозное послушание нашему режиму… Напишем на воротах лагеря в Дахау: «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»).

По возвращении домой растревоженная Ольга, подчиняясь скорее интуиции, чем разуму, сразу решила позвонить в Лейпциг Штерну. Как и при первой встрече, старик дышал тяжело, медленно говорил, и она с трудом разбирала его речь, но по отдельным намекам и длинным паузам догадалась: дела у банкира – швах…

При встрече ее опасения подтвердились: старик со дня на день ожидал ареста. По пути из Лейпцига в Берлин Ольга, сидя за рулем, обдумывала ситуацию и просчитывала варианты, кто из новых «добрых знакомых» может реально помочь ей, то есть Штерну.

Геббельс? Отпадает. Гиммлер? Боже сохрани. Кто-то из его ведомства рангом пониже? Нет, конечно, никто не рискнет, и думать не смей. Может быть, Геринг?.. Может быть. Почему бы и нет?

Позвонив счастливой супруге «наци № 2» Эмме Зоннеманн[22], Ольга затеяла с ней невинную болтовню о недавнем показе мод, о будущем пикнике, о тиране-режиссере и дуре-костюмерше, испоганившей ее наряд для съемок, и, как бы между делом, поинтересовалась возможностью встречи с ее мужем.

Да нет, Эмми, вопросик пустяковый, но касающийся меня лично. Если хочешь знать, моей чести. Что? Да нет, ты не о той чести подумала… Думаешь, завтра? Предупредишь? Прекрасно! Я тебя целую. Жду звонка!

Великолепно разбираясь в закулисных интригах, традиционных спутниках театрального мира, Чехова столь же проницательно и тонко ориентировалась в расстановке сил, складывающейся на политическом олимпе германской элиты. Ну чем политика не театр? Свои режиссеры, свои драматурги, актеры-марионетки, гримеры, костюмеры…

Она знала, что, пользуясь отсутствием у фюрера официальной супруги, Герман Геринг усердно проталкивал на роль первой леди рейха свою сиятельную супругу. Причем он шел напролом с упорством и силой буйвола.

С Эммой, правда, не без успеха пыталась конкурировать жена Геббельса, в руках которого находилась мощнейшая пропагандистская машина, исподволь, планомерно насаждавшая в сознании обывателей чистый образ его Магды, покровительницы искусств и защитницы беспризорных детей, бедных и убогих.

Чехова изящно лавировала между ближайшими соратниками Гитлера и их спутницами. Прежде чем сблизиться с Эммой, она предусмотрительно, наряду с официальной информацией о ней, собрала, как курочка по зернышку, безумное количество слухов и сплетен, в том числе самых невероятных, о «первой леди», которыми обменивались из уст в уста посетительницы модных салонов, о чем легкомысленно болтали парикмахерши и массажистки.

Она знала, что Эмма, довольно средненькая актриса, работала в труппе Веймарского театра, специализируясь, чаще всего, на амплуа инженю, романтичных, сентиментальных героинь. Неудачно вышла замуж за своего партнера по сцене, развелась. В 1931-м познакомилась с перспективным депутатом рейхстага Германом Герингом, а после смерти его жены Карин они стали жить вместе. Еще через год, «проверив чувства», Эмма Зоннеманн официально стала супругой первого рейхсминистра авиации Геринга. Спустя три года в семье появился поздний ребенок. Девочку назвали Эддой в честь старшей дочери итальянского дуче Бенито Муссолини. Эмма была образцом высокой арийской морали, прекрасной домохозяйкой, в целом вполне безвредной, а в некоторых ситуациях весьма полезной особой.

Ольга мягко, без нажима делала осторожные шаги на пути сближения с Эммой. Приглашала ее на премьеры, на выставки, посылала фрау Геринг забавные, оригинальные безделушки по всякому поводу, а то и без повода. В отличие от многих Эмма нисколько не завидовала профессиональным успехам Ольги, ее любовным победам. Во всем признавала первенство подруги, а к ее житейским советам прислушивалась. Постепенно госпожа Геринг настолько привыкла к непременному присутствию Чеховой в своем обществе, что отказывалась понимать, как ранее могла обходиться без нее…

Грузный, раскормленный, самодовольный Геринг источал гостеприимство, предупредительность, любезность и светскость, принимая подругу жены в своей роскошной библиотеке, где даже обои были изготовлены из пергамента.

– Эмма расхваливала мне вашу последнюю работу в кино. «Пути к хорошему браку», кажется? Я уже заказал копию для своего домашнего кинотеатра. Поэтому свое мнение пока придержу при себе, сообщу его попозже, хорошо? Что привело вас ко мне, очаровательная фрау Ольга? Могу ли я чем-нибудь помочь?

Выслушав печальную историю «Дианы» и связанных с нею финансовых трудностей, Геринг помрачнел, ему стало скучно:

– На кой черт вам сдался этот Штерн, Олли?

Чехова вновь завела свою унылую волынку: съемки… кредиторы… процентные ставки… векселя… высокие задачи киноискусства… проблемы со звукозаписью… благородство банкира… капризы актеров… коварные компаньоны… На всякий случай Геринг записал их имена.

– Ну что вам стоит помочь человеку, который фактически спас меня от разорения и нищеты?! – вновь возвращалась к своей просьбе Ольга.

Геринг смотрел на нее и лениво думал: «Да ничего не стоит. Конечно, Штерн – лакомый кусочек. Да и эта козочка тоже… Может, и впрямь, пусть на сей раз Генрих оближется. Пусть не забывает, что делиться надо… И у него не убудет… До чего же сладкое, черт возьми, это патрицианское право казнить и миловать…»

Когда гостья удалилась, министр авиации переоделся в свой любимый зеленый панбархатный халат, расшитый золотом, подпоясался золотым же поясом с кистями. Потом подошел к книжному шкафу, открыл тщательно замаскированную дверцу небольшого домашнего сейфа, о котором не догадывалась даже Эмма. Вытряхнул из заветной коробочки пару таблеток, сунул в рот и проглотил, не запивая. Сейчас, нет, минут через пять, он проверял, голова сперва затуманится, а потом эта пелена начнет медленно таять, теснимая теплой волной несравнимого блаженства, и тело охватит легкость…