Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая. Страница 31

В ранних двадцатых годах "аптека", как называли тогда медпункт в деревне, была такой же, как и при земстве. Молодым трудно представить сельскую медицину того времени.

Собственного помещения медпункт не имел, вначале снимали часть дома у крестьян, а после революции размещались в реквизированных домах сельских богатеев. Всегда было три комнаты: ожидальня, приемная, где фельдшер или акушерка вели прием больных, и аптека - там стояли шкафы с лекарствами (большие шкафы с массой разных банок), длинный стол с весами и всяким инвентарем для приготовления мазей, настоек, отваров, порошков - всей старомодной аптечной кухни. Аптекой ведала мама, видимо, их специально учили сельской фармации. Помню, меня всегда интриговал шкаф с ядами, под замком, с черепом и костями. Помогал маме делать лекарства, но к этому шкафу близко не подпускался, и он всегда был заперт. Впрочем, я все равно знал, где ключи...

Медпункт обслуживал деревни и села в радиусе десяти километров - целая волость, по старому делению. В ней примерно было десять-двенадцать населенных пунктов. Шесть-семь тысяч жителей. С утра прием больных: приходят ольховские и приезжают из других деревень. Зимой особенно много болеющих - летом нет времени. Так и вижу перед домом десяток разномастных саней и розвальней; распряженных лошадей, жующих сено из передка; другие - с холщовыми торбами, подвешенными к головам, эти едят овес... (Боже мой, как все изменилось: обычная для того времени картина уже невозможна теперь.)

К полудню набивается полная ожидальня мужиков, баб, детей - в армяках, полушубках, платках, тулупах. Стоит специфический запах мокрых овчин и онучей. (Были еще люди в лаптях, хотя и редко. Наша волость культурная, почти все грамотные.)

Медицина примерно соответствовала чеховским и вересаевским описаниям, только пониже рангом. Они наблюдали земских врачей, а здесь - фельдшер, часто - "ротный", то есть проучившийся на фронте один год. "Школьных" фельдшеров не хватало: их много погибло в войну. Ближайший врач и больница в Череповце - это двадцать пять километров по зимней дороге или пять часов на пароходе.

Зимой приемы длились до пяти вечера, кончали уже при лампах. Фельдшер осматривал больных, выписывал рецепты, мама готовила по ним лекарства, и только тогда пациент уходил домой. Попутно мама принимала беременных и "гинекологичек". Для осмотра был угол в аптеке, отгороженный ширмой. Когда фельдшера не было, акушерка управлялась сама. Так же и фельдшер. Что-то не помню, чтобы они болели и пропускали приёмы. Только в отпуске две недели.

Главная работа акушерки - ездить к роженицам на роды. В год она принимала от 100 до 160 родов. Две трети из них - в других деревнях, иногда за восемь-десять километров. Хвасталась, что полностью вытеснила "бабок" - тех старух, которые раньше помогали роженицам в селах. По ее словам, это была настоящая борьба, потому что бабки не хотели уступать своих клиенток.

Помню такие сцены. Ночью стук в дверь или окно. Мама встает, зажигает лампу, накидывает платье, открывает дверь в сени. Слышу разговоры примерно такие:

- Кирилловна! Марья родит. Поедем, бога ради...

Мужика впускают в избу, он входит в клубе тумана, приносит запах мороза и сена. Усаживают на кухне, дальнейший разговор через стенку, из комнаты.

- Какая Марья? Откуда? Давно ли схватки?

- Да Сушковы мы, из Нижних Борков. Ты же у нас Сеньку принимала в позапрошлом годе...

Мама ворчит:

- Быстро управились...

Мужик продолжает, не торопясь, отдирая сосульки с бороды и усов:

- Вечор ее схватило... Говорил - потерпи до утра, не будем Кирилловну ночью беспокоить... Терпела, потом будит - поезжай, говорит, невмочь... Боюсь, говорит... Ты будто ей наказывала, чтобы приезжала на осмотр, как забрюхатела, а она не сподобилась.

Мама уже оделась, бабушка тоже встала, крестится на икону. Я лежу, виду не подаю, что не сплю. Прощальные поцелуи у нас не были приняты.

- На, неси ящик...

Был такой особый ящик, в котором она возила свои акушерские принадлежности. Довольно тяжелый - много всего с собой брала: в некоторых избах было грязно. Слыхал, как наказывала беременным женщинам, чтобы перед родами хорошо простирали половички, чтобы подкладывать. Простыни в деревне были в редкость, рушников тоже нелишку.

Мужик забирает ящик, мама надевает тулуп, и они отправляются в ночь. Вот скрипнула калитка, у нее был особый скрип, до сих пор не забыл.

Бабушка ворчит:

- Вечно их ночью хватает...

Потом тушит лампу, забирается на печку, зевает, шепчет молитву;

- Господи, помилуй, господи, помилуй... Все замолкает, и я засыпаю. Утром мой первый вопрос:

- Мамы нет?

- Больно скоро хочешь. Туды шесть верст, небось снегу намело, слышь, воет в трубе.

Я слушаю, и мне видится метель. Дороги нет, и лошадь, и мужика, и маму занесло снегом...

Пока маму не привезут с родов - в доме тревога. Как там? Что?

Обычно бабы рожали быстро и раньше времени акушерку не тревожили. Мама возвращалась через восемь-двенадцать часов. Кроме первородящих, это слово я узнал в числе самых первых. У тех задерживалась на сутки, двое... Конечно, бывали патологические роды: когда поперечное положение и требуется поворот на ножку (тоже знал давно и смутно представлял ребеночка, лежащего поперек живота. Потом, когда стал побольше, читал по маминым книгам).

Но вот прошел день, наступил синий зимний вечер, а мамы нет... Я уже не отхожу от окна. Поздно ночью слышу, как бабушка становится на колени перед иконой и громким шепотом творит молитву:

- Господи, разреши от бремени рабу твою Марью... Господи, яви божескую милость к рабе божьей Елизавете, помоги ей...

Под ее говорок я засыпаю, молитва успокаивает и меня - я еще только в первом или втором классе, не состою в пионерах, мама к богу равнодушна, в церковь не ходила с самой революции, но бабушка верующая, и я часто слышу о всемогущем...

Под утро слышу скрип калитки: никогда его не пропускал, даже зимой через двойные рамы. Бабушку с печи как ветром сдуло, бежит навстречу, один рукав шубы надевает в доме, другой - в сенях...

- Слава те, господи, услышал молитву...

Я тоже встаю встречать. Босой, в одних подштанниках (трусики появились в деревне много позднее, когда мы стали пионерами).

Открывается дверь, и с порывом морозного воздуха входит мама.

За ней мужик несет ящик. Оба веселые.

- Вот такого молодца выродили! Одиннадцать фунтов! Раздевайся, Прохор, погрейся.

- Спасибо, Кирилловна, надоть ехать... Что бы мы без тебя делали...

В нашей семье была еще одна сельская акушерка, тетя Катя, сестра отца. О ней я потом расскажу. С мамой они дружили и, когда тетя приезжала, говорили о бабах и родах до утра.