Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 31

В жадной до таинственных превращений духовной среде все эти загадочные детали были истолкованы без труда: в старице сейчас же разглядели великую княгиню Анну Федоровну. Любопытным образом преломляются в легенде и сложные отношения Анны Федоровны с супругом, вызывающие в памяти ключевые эпизоды из жития Алексия, человека Божия, — побег после свадьбы, преследования, безвестность…

Старице Анне было в 1852 году около семидесяти лет, реальной Анне Федоровне исполнился 71 год — уж не заехала ли великая княгиня и в самом деле в русские края инкогнито, скромной странницей — вспомнить молодость, помолиться у великих русских святынь? Предположение увлекательное, однако слишком пахнущее падкой до чудес Русью, а не прохладно-просвещенной Европой, и потому, разумеется, невероятное. Как невероятна и продолжительность народной памяти, не забывшей о женщине, мелькнувшей в истории русского двора быстрой и слабой тенью. Нет сомнений: великая княгиня Анна Федоровна стала героиней легенд благодаря своей необычной судьбе — несчастному замужеству, расставанию с мужем, отъезду в «чужие край» и разводу. Случай был исключительный: история царской фамилии не знала разводов со времен Петра I.

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Радость освобождения от отцовского гнета быстро достигла у Константина эйфории. Впрочем, безнаказанность цесаревича поддерживало не только отсутствие грозного отца, но и ощущение вины, которое испытывал император Александр. После убийства Павла Александр стал вечным заложником, в том числе и Константина Павловича, который хорошо знал, какую роль сыграл старший брат в гибели отца, и теперь всегда мог намекнуть государю, кто из них двоих истинный нарушитель закона и отцеубийца. Александру оставалось потворствовать брату во всем.

По глухим упоминаниям современников, в Мраморном дворце творилось невообразимое. Одна история вырвалась наружу и получила огласку. «В первые годы царствования Александра одна из его (Константина. — М. К.) оргий сопровождалась плачевными последствиями, — рассказывает графиня Эдлинг о нравах в Мраморном дворце великого князя. — Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался»{183}. Другой мемуарист, Н.И. Греч, выражается гораздо прямее: «В Петербурге жила молодая вдова португальского консула Араужо, и жила немножко блудно. Однажды поехала она в гости к придворной повивальной бабушке, Моренгейм, жившей в Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю Константину Павловичу, осталась там необыкновенно долго и, воротясь домой в самом расстроенном положении, вскоре умерла. Разнеслись слухи, что она как-то ошибкой попала на половину великого князя и что он с помощью приятелей своих, адъютантов и офицеров, изнасильничал ее самым злодейским образом. Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство публичным объявлением приглашало всякого, кто имеет точные сведения о образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился»{184}.

Декабрист В.И. Штейнгель рассказывает эту историю несколько иначе: «Это была самая гнусная история, омрачившая начало царствования Александра. Араужо был придворный, ювелир, жена которого славилась красотою. Константин-цесаревич, пленясь ею, чрез посредников сделал ей оскорбительное предложение. Она отвечала явным презрением. Летом 1803 года, в один день под вечер, за ней приехала карета, будто бы от ее больной родственницы. Когда она сошла и села в карету, ее схватили, зажали ей рот и отвезли в Мраморный дворец. Там были приготовлены конногвардейцы… Она потом отвезена была к своему крыльцу, и когда на звон колокольчика вышли ее принять, кареты уже не было. Несчастная Араужо, бросившись почти без чувств, могла только сказать: “я обесчещена!” и умерла. На крик мужа сбежалось множество: свидетельство было огромное! На другой же день весь Петербург узнал об этом. Произошел общий ропот. От имени государя, огорченного в высшей степени, прибито было ко всем будкам столицы на 24 часа объявление, которым приглашались все, кто знает хотя малейшее обстоятельство из этого гнусного происшествия, прямо к императору, с уверением в обеспечении от всякого преследования сильных. Составлена была комиссия под председательством старца гр. Татищева, который всячески отказывался; но уговорили и, наконец, дело повернули так, что по подозрению генер<ала> Боура, любимца Константина, выключили из службы»{185}.[16]

Наконец, по версии графа Ф.П. Толстого, цесаревич настойчиво добивался благосклонности вдовы, но получал отказ — так как сердце ее принадлежало близкому приятелю Константина, человеку с репутацией кутилы и подлеца, генералу Бауру, который свою возлюбленную цесаревичу легко уступил. Но она отчего-то пожелала сохранить верность генералу и на просьбы цесаревича не поддалась. Константин отомстил упрямице по-своему. Далее почти все детали совпадают — вдова была приглашена в Мраморный дворец после обеда, а ночью ее привезли домой в наемной карете почти бездыханной. Вскоре женщина скончалась{186}.[17]

Разговоры о свершенном злодеянии шли настолько громкие, что Александр вынужден был назначить целых два расследования, в результате которых обнаружилось, что «жена купца» госпожа Араужо посещала в роковой день исключительно генерала Баура, после чего и скончалась от апоплексического удара, а никаких следов насилия на теле покойной обнаружено не было. 30 марта 1802 года в Петербурге была расклеена специальная афиша, напечатанная в Сенатской типографии и подробно излагающая выводы следствия{187}. Сам факт ее появления — случай беспрецедентный в истории российской юриспруденции, что скорее всего косвенно подтверждает виновность Константина Павловича. Иначе император не был бы так заинтересован в пресечении нежелательных слухов и не стал бы выпускать специального «объявления».

Впрочем, мы уже никогда не узнаем в точности, какова была степень участия Константина в этой истории. Современный исследователь недаром видит в ней все признаки «городской легенды»{188} — слишком много деталей в рассказах мемуаристов не совпадают: госпожа Араужо именуется то вдовой португальского консула, то супругой придворного ювелира, то женой купца, а злодейский поступок приписывается то Константину и его клевретам, то исключительно его свите, действовавшей самостоятельно.