Альфред Штекли - Джордано Бруно Страница 31

Он писал сцену за сценой. Перед глазами стоял Неаполь, город, где ему открылись манящие дали, познания, город бессонных ночей над книгами, город первых гонений, город счастья. Джордано и на чужбине с чувством неизменной благодарности вспоминает синьору Моргану. Прошло много лет, как они расстались, но именно ей, доброй наставнице, что так заботливо пестовала его таланты, посвящает он свою комедию.

О донна Моргана, любите Ноланца так же, как он любит вас!

Занимаясь мнемоникой, Бруно увидел, какие неожиданные возможности открывало перед ним ее преподавание. В «искусстве памяти» многое зависело от умения создавать прочную цепь ассоциаций. Удачно выбранный образ позволяет запомнить ряд определений. Но память перегружена старыми навязчивыми ассоциациями. Слова иногда кажутся неотделимыми друг от друга — они появляются, как колодники, навечно скованные вместе. В мозгу вертятся выражения и целые фразы, почерпнутые из церковного лексикона. Одно слово вызывает в сознании целый образ. Это открывает простор для иносказаний. Даже библейские обороты, которыми так принято было уснащать речь, Бруно обращает против церкви.

Интерес к «искусству памяти» был столь значительным, что вскоре после выхода в свет первой парижской книги Ноланца возникла потребность в издании следующей. Бруно был очень занят. Жан Реньо, его друг и ученик, взял на себя труд следить за изданием новой книги; составленной в основном из лекций Бруно по мнемонике. Она называлась «Песнь Цирцеи». Волшебница Цирцея, превращавшая людей в животных, рассказывает, по каким признакам можно разглядеть звериную натуру, даже если скрыта она под человеческой личиной. Служат ли перечисления этих признаков лишь для того, чтобы, сгруппировав понятия в определенном порядке, облегчить их запоминание? Возможности эзопова языка Ноланец использовал мастерски. Он учил не только «запоминать», он учил мыслить — освобождал разум от вековечных пут веры. Имеющий уши да слышит! Одна или несколько подробностей, верно замеченных в длинном ряду перечислений, помогали понять скрытый смысл.

Бруно не преминул воспользоваться и широко известной игрой слов «доминикани — домини канес»: «доминиканцы — псы господни». Орден святого Доминика был создан как оплот церкви в борьбе с ересью. Членами инквизиционных трибуналов особенно часто были доминиканцы.

— Как распознать среди множества собачьих пород самую злую?

— Это та самая порода варваров, которая осуждает и хватает зубами то, чего не понимает. Ты их распознаешь по тому, что эти жалкие псы гнусным образом лают на всех незнакомых, хотя бы и добродетельных людей, а по отношению к знакомым проявляют мягкость, даже если эти последние и отъявленные мерзавцы!

Невинные на первый взгляд примеры имели явный сатирический подтекст.

«Балет Цирцеи», поставленный при участии королевы, прославлял согласие, достигаемое с помощью религии. А в «Песне Цирцеи», сложенной Ноланцем, звучали совсем иные ноты.

Книги, трактующие о «великом искусстве», находили громадный спрос. Нередко на Луллиево искусство смотрели как на один из разделов оккультной философии. Привкус запретного и сверхъестественного действовал маняще. Раймунд Луллий оставил много трудов, но они не отличались ни стройностью изложения, ни ясностью. Читать их, особенно новичку, было очень трудно. На книжном рынке стали появляться различные руководства и комментарии. Самонадеянные и малосведущие толкователи лишь сгущали потемки.

Годами изучал Бруно работы Луллия. Он то восхищался его разносторонностью, то в сердцах называл болтуном, который не понимал всей глубины своих идей. Джордано хотел выбрать главное из сочинений Луллия, усовершенствовать «великое искусство» и сделать его по возможности более доступным.

Свою книгу он расширил изложением основ мнемоники, знание которой считал очень полезным при овладении методом Луллия. «Краткое построение и дополнение Луллиевого искусства» Бруно посвятил Джованни Моро, венецианскому послу.

Эта книга, как и две предшествующие, увидела свет в Париже в 1582 году.

Он пользуется успехом. На его лекциях в университете присутствуют профессора. От учеников, желающих быстро и без особых усилий постичь науки, нет отбоя. Ноланец преподает королю. Перед ним открыты двери аристократических домов и ученых собраний. В Пар иже несколько обществ, которые, как и высшие школы, в подражание итальянцам именуют себя академиями: Академия Баифа, Дворцовая академия, Академия герцога Анжу. Ученые и любители наук, собираясь по вечерам, обсуждают не только литературные и исторические темы, занимаются богословием и музыкой, они проявляют большой интерес к философии и математике. У Бруно много знакомых среди образованнейших людей Парижа. Ему известно, о чем спорят в Сорбонне, что волнует лекторов Коллеж де Камбре и кем восхищаются в Дворцовой академии.

Внимательно читает Бруно философские сочинения французских ученых. Он хорошо знает работы Пьера де ля Раме, но мнения о нем невысокого. Тот, хотя и критиковал учение Аристотеля о логике, сути его воззрений не понял и поэтому не вел с ним настоящей войны»

В ученых кругах Парижа последователи Аристотеля и Платона занимали господствующее положение. Бруно, видевший одну из своих задач в возрождении истинной античной философии, философии материалистической, выступал как против перипатетиков, так, и против платоников. В юности он испытал на себе сильное влияние Платона, но сумел его преодолеть. Существование независимых от материи «вечных идей» было для него бессмыслицей. Он отвергал веру платоников в предопределение и их теорию любви к прекрасному, столь близкую сердцу петраркистов. Все, что хоть в какой-то мере оправдывало жизнь созерцательно-пассивную, было чуждо Ноланцу.

Многие современные Бруно приверженцы Платона проявляли куда больший интерес к идеям Коперника, чем перипатетики. Это объяснялось тем, что их кумир в «Тимее» хотя и весьма туманно, но говорил о вращении Земли.

Франция не могла похвалиться новой и целостной философской системой. Монтень далеко не завершил своей работы над «Опытами», и его слава еще только начинает восходить. Натурфилософией интересуются многие. В ученых кружках нередко обсуждают вопросы мироздания. Что движется: небосвод или сама Земля? Безгранична ли вселенная? Если небо не имеет конца, то оно недвижимо, и тогда, значит, движется Земля! Книгу Коперника читают, но выводов из его теорий не сделано. Схоластические доводы частенько предпочитают наблюдениям и расчетам.

Ронеар отвергал мысль о существовании других миров и разделял мнение, что Земля неподвижна. Баиф склонен был усомниться в непогрешимости Птолемея. Больше других Коперником занимался Понтюс де Тиар. Он допускал движение Земли, но идея множественности миров казалась ему нелепой.