Осип Черный - Мусоргский Страница 31

Ломакин поблагодарил его и вышел из кабинета.

Во время спевки он объявил, что ближайшие репетиции уйдут на подготовку программы для светского концерта; что концерт граф милостиво разрешил посвятить будущей Бесплатной школе, которую группа энергичных деятелей музыки решила создать в столице; что он, наконец, вполне рассчитывает, зная своих воспитанников и питомцев, на внимательное их отношение к этой задаче.

И в самом деле, участники капеллы проявили ревностность отменную. Программа была подготовлена за короткое время, репетиции шли день за днем, и вскоре на улицах появились афиши о предстоящем концерте.

11 марта 1862 года зал Дворянского собрания был переполнен до отказа. Шутка ли, выступал знаменитейший хор, редко когда показывавший свое искусство широкой публике! Задолго до вечера в обществе шли толки о целях концерта, о школе, которую решено создать. Одни находили затею наивной; другие осуждали ее, видя в ней попытку подорвать авторитет Русского музыкального общества; третьи горячо ее одобряли, усматривая в ней залог подъема музыкального просвещения в стране. Но никто из ревнителей музыки не остался к ней равнодушным.

Концерт вполне достиг своей цели. Он не только доставил наслаждение любителям, но и дал большой сбор. Когда дня через два устроители собрались, чтобы подвести итоги, оказалось, что собранных денег достаточно для того, чтобы окупить расходы первых месяцев и кое-что отложить про запас.

– Итак, господа, приступаем к набору учащихся? – торжественно заключил Стасов после того, как подсчеты были закончены.

Ломакин помолчал; затем, вздохнув, сказал:

– Что ж, с божьей помощью. Пожалуй, теперь можно отважиться действовать. А что выйдет из этого, одному господу богу известно.

– Да сами увидите, – весело отозвался Стасов, – Выйдет именно то, что нам надобно.

Тут же составлен был текст объявления, которое следовало поместить в газетах: сообщалось, что организуемая в Петербурге Бесплатная музыкальная школа открывает прием желающих обучаться пению и музыке.

Не только Ломакин, но даже пылкий Стасов не предполагали, какой отклик вызовет объявление. Поднимаясь по лестнице академии, они, точно не веря себе, оглядывались на толпу, без конца шедшую в зал, где назначены были испытания. Озираясь по сторонам, шли наверх скромно одетые дамы и барышни, мелкие чиновники, ремесленники и рабочие. Никогда еще стены мрачного здания не видели такой публики. Швейцар, стоявший внизу, тоже с молчаливым недоумением наблюдал за тем, как идут и идут без перерыва. Наружная дверь хлопала то и дело. Он уже не отворял ее и не придерживал. Он немного отошел в сторону и оттуда дивился на происходящее.

– Ну-с, Гавриил Якимович? Наша берет? – заметил Стасов.

Ломакин, не любивший радужных предсказаний, отозвался:

– Что еще испытания покажут. Может, способных людей и не найдется.

– Боитесь вы верить в хорошее!

– Не боюсь, а не привык.

Когда Ломакин в черном сюртуке вошел в зал, он увидел, что около столика толпятся пришедшие. Девушка, добровольно вызвавшаяся составить списки явившихся, спрашивала их про возраст, про то, чем они занимаются и какое имеют образование. Балакирев стоял тут же и, пытливо вглядываясь в каждого, кто подходил к столу, искал в нем союзника своему делу.

– Как их обидишь, таких, если они с великой охотой откликнулись на наш зов? – произнес Ломакин вполголоса. Он обратился к Балакиреву: – Может, вы, Милий Алексеевич, скажете несколько слов о целях школы? Пускай поймут, что дело серьезное и принимать будем только людей способных.

– Ваше имя тут всем известно, – ответил Балакирев. – Именно от вас надо им услышать напутствие.

Вскоре народу набралось в зале столько, что сидеть было негде. Стояли в проходах и позади рядов. Рассматривали с нескрываемым интересом организаторов будущей школы, да и друг на друга посматривали с не меньшим любопытством. То, что любовь к музыке могла привести такое множество разного люда, казалось странным, даже немного неловким. Ведь ничего же эта любовь не сулила – ни заработка, ни службы.

Когда Балакирев подал знак и попросил внимания, передние зашикали на стоящих сзади, и вскоре в зале водворилась тишина.

– Господин Ломакин, наверно, известный вам по своей многолетней деятельности, сейчас скажет, господа, несколько слов, – объявил Балакирев.

Ломакин откашлялся, ожидая тишины еще большей. Взгляды присутствующих были устремлены на него: это и есть знаменитый регент, слава о котором идет по всему Петербургу? Он стоял спокойный и терпеливо ждал.

Речь его была негромкая, внятная и неторопливая. Он говорил об искусстве народа, о любви русских к музыке. Он намекнул на то, что школа должна сыграть в будущем свою роль в развитии музыкального искусства России.

Вряд ли сам Ломакин, да и те, кто слушали, способны были представить себе в тот вечер, какое почетное место займет Бесплатная школа в музыкальной истории страны.

Заканчивая свое короткое слово, он сказал:

– Мы сейчас, господа, приступим к испытаниям. Не обессудьте нас: если у кого достаточных данных нет и пользы общему нашему начинанию от него не предвидится, мы в классы его не возьмем. Тут общий наш долг – быть строгими при отборе.

Предупреждение понравилось большинству: решили, что дело серьезное, раз отбирать станут только лучших.

– Мы с господином Балакиревым сами будем определять, чем каждый из вас награжден природой и богом, – добавил Ломакин.

Он надел очки, взял в руки список, поданный девушкой, и начал вызывать записавшихся. Опытный в этом деле, он быстро определял возможности каждого.

Слушали с затаенным вниманием, как будто пришли на концерт. Потом стали перешептываться. Ломакин предупредил, что им придется выйти в коридор, если порядка не будет. Никто не ушел, все снова притихли.

До позднего вечера слушали, как происходит проверка. Это тоже была школа, новая и непривычная, показывавшая, насколько серьезно то дело, которым намерены тут заняться.

Все были разочарованы, когда им объявили, что проверка не закончена и продолжение ее состоится в четверг, а затем еще в понедельник на той неделе.

Балакирев, сидевший за роялем, встал наконец и потянулся.

– От концерта и то не устал бы так, – заметил он.

Ломакин неодобрительно промолчал. Он, весь день которого был расписан по часам, нашел в себе силы поговорить с каждым и не устал, а человек значительно более молодой пожаловался на утомление! Но на улице он смягчился и даже признался, что сегодняшняя встреча вселяет в него надежду.

– И голоса кой-какие, кажется, подбираются. Посмотрим еще, что покажут следующие дни.