Александр Алтунин - На службе Отечеству Страница 31

Вечерние сумерки и едкий дым, повисший в раскаленном июльском воздухе, чрезвычайно затруднили наблюдение за полем боя. Стало еще тревожнее: казалось, что вот-вот из темной завесы выскочат уцелевшие фашистские танки и начнут утюжить наши позиции. Опасения мои не оправдались. Когда стемнело, наступило затишье. Лишь на левом фланге батальона продолжалась пулеметная дуэль. Всезнающий Охрименко, доставив очередную партию мин, с нескрываемой тревогой доложил, что на стыке батальона с соседним стрелковым полком фашистам удалось вклиниться в нашу оборону на шестьсот - восемьсот метров, на командно-наблюдательный пункт капитана Тонконоженко прибыли полковник Бурч и командир соседнего полка. О чем они говорили с комбатом, Охрименко не слышал, но видел, как из тыла к левому флангу нашего батальона подошли свежие роты. Сообщив об этом, Охрименко с таинственным видом заключил:

- Что-то ночью будет: ведь не зря там появился сам товарищ полковник. Может, и до нас черед дойдет, товарищ комроты? Як вы думаете?

Я пожал плечами. Неожиданно возникший рядом Стаднюк мрачно пошутил:

- Ну вот, господа немцы отправились ужинать, а там и спать залягут. Можно и нам передохнуть.

Слова младшего политрука были недалеки от истины. Немецкая пунктуальность в первые недели проявлялась и на войне: в 5 часов - завтрак, в 12 - обед, а примерно в 21 час - ужин. Поэтому с наступлением темноты становилось, как правило, сравнительно тихо.

В минометной роте в живых остался 31 человек. Девять из них, легко раненных, Охрименко привел ко мне.

- Вот, товарищ лейтенант, - сердито докладывал он, - не хотят, едят их мухи, ехать в санбат. Веди нас, говорят, к командиру. Що робить, товарищ лейтенант?

Среди "упрямцев" вижу Сероштана, У него забинтованы обе руки. Вид измученный. Подхожу к нему:

- Надо, Василий Андреевич, подлечиться, потом еще повоюешь...

- Разрешите остаться, товарищ лейтенант! - Сероштан старается принять бравый вид. - Вот тальки шею задело, а на руках... Так... це ж царапаны!

Заметив мое колебание, Сероштан нахмурился:

- В расчете некому огонь вести. Стеклов убит. Степушкин ранен. Так что каждый на счету... Да и за погибших посчитаться надо.

Растроганно гляжу на бойцов и вдруг чувствую, что предательская влага туманит мой взор. Разрешил некоторым остаться в строю, а Степушкину категорически приказываю идти в медпункт. Петренко доложил, что нога у него распухла, рана загноилась. Степушкин молча прикладывает руку к пилотке и пытается повернуться кругом, но от боли едва удерживается на ногах Я успеваю поддержать его.

- Подлечитесь и возвращайтесь. Мы еще повоюем вместе... Степушкин отвечает крепким рукопожатием.

В третьем часу ночи на левом фланге батальона разгорелась яростная перестрелка. Беспрерывно строчили пулеметы и автоматы, в воздух взлетали ракеты. Фашисты открыли ураганный артиллерийско-минометный огонь. Лишь на рассвете он начал стихать. Не дождавшись вызова, я побежал к комбату уточнить обстановку. Капитан Тонконоженко встретил меня насмешливой улыбкой:

- Ну что, минометчик, проспал? А мы тут дали фашистам прикурить!

Из объяснений Тонконоженко я понял, что ночной контратакой соседнего полка и левофланговой роты нашего батальона вклинившиеся фашисты были выбиты. На этот раз пунктуальность подвела немцев. Ночная контратака застала их спящими. В роту возвращаюсь в приподнятом настроении: урок, преподанный фашистам, укрепил веру в наши силы. Поэтому начавшуюся в восемь часов артиллерийскую подготовку противника мы восприняли спокойно. Уверенно отразили атаку фашистской пехоты наши стрелковые роты. Минометчики помогли им метким огнем.

В десять часов неожиданно позвонил Тонконоженко. Он говорил, как обычно, кратко, не повышая голоса:

- Слушай внимательно. На стыке с левым соседом тридцать фашистских танков в сопровождении пехоты прорвались в наш тыл.

Немедленно организуй круговую оборону. Ни шагу назад. О появлении противника тотчас докладывай.

Вызвав командиров взводов, рисую сложившуюся обстановку и отдаю соответствующие распоряжения. У минометов оставляю лишь наводчика и заряжающего. Остальных отправляю в стрелковые цепи. Патроны и гранаты разделили поровну.

Едва мы успели занять круговую оборону, как с востока появились фашисты. Командиры взводов, выполняя мой приказ, подпустили их на восемьдесят - сто метров и только тогда скомандовали открыть залповый огонь. Оставшиеся в живых немцы отползают, укрываются в воронках. Затем по отрывистой команде они почти одновременно, подобно мишеням на стрельбище, поднимаются и бросаются вперед, подгоняемые высоким щеголеватым офицером в каске. Минометчики расстреливают атакующих в упор, Я тщательно целюсь и стреляю в офицера, прямо в его кричащий рот.

Уже полчаса длится перестрелка. Надо что-то предпринимать, пока к фашистам не подоспела подмога. Контратаковать не решаюсь из опасения больших потерь. Лейтенант Воронов предлагает зайти , фашистам в тыл и внезапно атаковать. Мне эта идея понравилась. Однако всей ротой выполнить маневр незаметно невозможно. И мы предпринимаем попытку обмануть фашистов. Пять самых отчаянных бойцов под командованием Воронова обходят фашистов, переползая от воронки к воронке. Когда они оказались в сорока - пятидесяти метрах позади фашистской цепи, Воронов вскакивает и, бросив гранату, кричит: "Зи зинд умляуфен! Верф ди гевере!"{2} Это все, что он знал по-немецки. Вспомнив, что слово "батальон" по-русоки и по-немецки звучит одинаково, лейтенант по-юпошески звонко командует:

- Баталь-о-о-он! Приготовиться к атаке!

Воронов после боя в минуту откровения признался, что в этот критический момент он приготовился к самому худшему. Сердце бешено колотилось. Мгновения показались ему часами. Он уже ощущал, как десятки вражеских пуль впиваются в его тело...

Однако события развернулись совсем по-иному. Мы увидели, как немцы один за другим стали подниматься без оружия. Когда они обнаружили, что смельчаков всего шестеро, трое попытались схватить автоматы, но упали, сраженные меткими пулями. Это послужило сигналом. Вместе с остальными минометчиками быстро преодолеваю отделявшее нас от противника расстояние. Не давая опомниться, оттесняем фашистов от лежавшего на земле оружия. Возникла нелегкая задача: куда девать более тридцати пленных? Вести в тыл опасно - там идет бой. И мы решаем переправить их на участок соседа справа, где оборона не нарушена. Сопроводить пленных поручаю Охрименко с двумя бойцами. Осмотрев пленных, Охрименко хватается за голову:

- Ну и рожи, едят их мухи? Сущие бандиты! Як же я их доставлю, товарищ лейтенант? Они ж разбегутся!