Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания Страница 32

Ложка, сделанная для Шаоля Митчи в курском лагере

Наступил май месяц. Вечером, лёжа на голых досках, мои друзья, в подавляющем большинстве практикующие[45] католики, поют песни во славу Девы Марии. С огромным удовольствием я, неверующий, присоединяюсь к ним, распевая во всё горло:

Это месяц Марии, месяц прекрасный,Деве любимой новую песню поём.

Никаких новостей для французов всё так же нет. Напротив, невзирая на свои обещания не посылать французов на работы, русское начальство собирает некоторых из наших товарищей в команду, которая должна помогать крестьянам в колхозе. Их работа будет заключаться в том, чтобы вскопать землю и подготовить её к севу. Во время коллективизации все старые деревенские поля превратили в огромное пространство, принадлежащее всем крестьянам деревни сразу и которое надо было обрабатывать с помощью тракторов, являющихся общественной собственностью. Обычно тракторов было совсем немного, поскольку некоторые трактора были сломаны, а запасные части достать было невозможно, не было топлива или, наконец, не хватало трактористов. Чтобы хоть как-то восполнить недостаток машин, привлекали дополнительную рабочую силу, и можно было увидеть парадоксальную картину: с одной стороны огромного поля — пять или шесть тракторов с плугами, а с другой — две-три сотни сельскохозяйственных рабочих, выполняющих ту же самую работу с помощью лопат!

Я сам никогда не был свидетелем того, как работали мои товарищи-колхозники, но, по их рассказам, всё происходило следующим образом.

Утром сельскохозяйственные рабочие, гражданские и пленные, вооружённые лопатами, выстраивались на краю участка, который надо было обработать. Каждому поручали вскопать полосу определённой ширины. Чтобы вечером получить право на полную порцию хлеба, и пленным, и гражданским надо было за день обработать участок заранее определённой длины — норму. За каждый недовыполненный метр порцию уменьшали на какое-то количество граммов. На десять — двенадцать работников приходился один надзиратель, которому было поручено контролировать работу. Эти надзиратели, которых совсем не всегда вдохновляла их однообразная работа, время от времени куда-то уходили. Работники, как крестьяне, так и пленные, занимались тем, что слегка ковыряли землю по самой поверхности, чтобы продвинуться вперёд побыстрее и выиграть несколько лишних метров для выполнения нормы. Надзиратели ничего не замечали… Неудивительно, что урожайность на русской земле была такой низкой! Для наших товарищей работа в колхозе была настоящим адом. Истощённые от недоедания, ослабленные многомесячным пленом, они никогда не могли выполнить норму и получали уменьшенный хлебный паёк, хотя даже нормального было совершенно недостаточно.

К счастью для наших французских товарищей, это бедствие длилось всего несколько дней. Однажды вечером их в спешном порядке вернули в казарму, на этот раз уже окончательно. Для французов есть новости! Один из русских начальников лагеря объявил нам, что долгожданный момент наконец настал. Мы больше не пленные, мы свободные люди. Скоро мы отправимся в Алжир, чтобы бороться против нашего общего врага. Через несколько дней нас отправят в лагерь, где соберут всех пленных французов, находящихся в России. Там нас переоденут в новое обмундирование и будут хорошо кормить, чтобы мы могли восстановить силы перед путешествием в Северную Африку, которое, конечно, принесёт нам немало испытаний. Нас отправят, как только будут получены необходимые указания. Наконец, он порекомендовал нам выбрать из своих рядов того, у кого был самый высокий чин во французской армии, чтобы этот человек принял на себя командование отрядом во время путешествия. Радость, которая наполнила наши сердца после этой короткой речи, не поддаётся описанию! Несмотря на голод и слабость, не отпускающие ни на секунду, мы впадаем в эйфорию. Теперь можно и помечтать! Разумеется, надо будет ещё немного потерпеть, три или четыре недели, чтобы набрать все утраченные за время плена килограммы, чтобы вернуть здоровье. Но всё это без всякого принуждения, как свободные люди! В этот же вечер мы пытаемся уладить вопрос с назначением командира. Практически все наши товарищи служили во французской армии как минимум в начале войны, в 1939–1940 годах. Среди нас были простые солдаты, капралы, несколько сержантов и, к несчастью, всего один аспирант — я. Поэтому командовать группой выпало на мою долю. Эту честь я с удовольствием передал бы кому-нибудь другому, но выбора у меня не было.

На следующий день мы последний раз идём в баню в Курске. К нашей огромной радости, польские «парикмахеры», хотя и сбривают нам волосы на теле, не трогают уже хорошо отросшие волосы на голове. Потом, уже чистые, мы в последний раз идём к врачу. Несмотря на слабость и крайнюю худобу, врач считает нас способными перенести путешествие в лагерь мечты, названия которого мы ещё не знаем. И вот наконец великий день, день отъезда! Утро начинается, как всегда, с proverka, которая обычно заключается в том, что всех, живущих в корпусе, выстраивают в колонну по пять человек, чтобы пересчитать. Этот процесс часто вызывает сложности, русские солдаты не слишком искушены в упражнениях подобного рода. Это делается, чтобы убедиться, что ночью никто не сбежал (как здесь, в нашем состоянии, кому-то могла прийти в голову нелепая мысль о побеге?). Но в это утро всё по-другому, на этот раз — перекличка. Русский офицер пытается читать по списку наши фамилии и имена. Поскольку они написаны кириллическими буквами, это часто вызывает замешательство: они так искажены, их так неправильно произносят, что понять их невозможно. После часа дискуссий и долгих объяснений всё наконец улажено.

Теперь, когда все условия выполнены, нашему отъезду ничто не препятствует. Офицер велит мне принять командование. Все мы стараемся с достоинством распрощаться с русским начальством.

«Смирно! Напра…во! Вперёд… марш!»

И проходя перед русскими офицерами:

«Равнение налево!» Я отдаю честь.

Ворота казармы открываются: «Не в ногу… марш!»

Из Курска в Тамбов

Мы спускаемся в город по той же дороге, по которой нас вели в лагерь три месяца назад. Нас сопровождают двое русских солдат, они идут в нескольких метрах впереди нас, не отдают нам никаких приказов, только показывают дорогу. Итак, мы свободны! Какое ощущение счастья, как хорошо! Мы в такой эйфории, что, несмотря на наше ослабленное состояние, мы почти бежим до самого подножия холма. Мы приходим на вокзал, вызывающий мрачные воспоминания, на вокзал, где мы должны были бросить своих несчастных спутников мёртвыми или умирающими. На запасном пути уже стоит состав из пяти или шести вагонов для скота. Солдаты, которые должны нас сопровождать, уже загрузили в первый вагон запасы продовольствия, которым нас будут кормить во время путешествия. Военные пытаются с нами разговаривать, они больше не считают нас пленными. Мы садимся из расчёта по двадцать — двадцать пять человек в каждый из вагонов, предоставленных в наше распоряжение. Места вполне достаточно, чтобы сидеть, лежать, немного двигаться. Ещё несколько часов ожидания, и наш состав прицепляют к товарному поезду. Паровоз испускает хриплое рычание, и эшелон трогается. Те, кто сильно устал, немедленно ложатся прямо на пол. То, что нам приходится лежать прямо на полу вагона, нас больше не волнует — за эти четыре с половиной месяца мы привыкли спать на голых досках, без тюфяков и одеял. Двери не только не заперты — они широко открыты! Самые смелые без колебаний садятся на край вагона в проём открытой двери, поставив ноги на ступеньку. Начинаются оживлённые дискуссии, мы строим планы на будущее, больше ничто не мешает нашему оптимистичному настрою.