Леонид Млечин - Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция Страница 32

— На заводских складах лежит еще штук двести неучтенных ракет.

Оказывается, директор держал небольшой запас — на всякий пожарный случай. Вдруг не справится с планом, или проблема с поставкой комплектующих, или еще какая неприятность — возьмет из запаса. Но как особенности функционирования советской хозяйственной системы объяснить американцам?

Советские военные ставили Шеварднадзе в глупейшее положение. Он только от западных партнеров узнавал, что именно сделали советские военные. Накануне подписания парижских соглашений об ограничении обычных вооружений на Европейском континенте советские военные официально сообщили, что у них двадцать одна тысяча танков. Но два года назад их было вдвое больше! Куда же делись остальные?

Для Запада это не было секретом: половину танков министерство обороны просто перебросило через Урал, то есть формально убрало их из Европы. Когда военных поймали за руку, они сообщили, что за Урал перебросили восемь тысяч танков, еще восемь с половиной тысяч законсервированы, а четыре тысячи пошли в металлолом.

Шеварднадзе пришлось оправдываться, причем партнеры смотрели на него с подозрением, не веря, что министр иностранных дел сам узнал об этих манипуляциях задним числом. Министр считал, что если подписал договор — нужно выполнять, если обманул — надо признаться, если что-то сделал неправильно — следует извиниться. В политике главное интересы, но мораль и порядочность тоже многое значат. Если ты будешь надувать, то и тебя обманут.

Шеварднадзе стал олицетворением политики сокращения вооружений, взаимопонимания и взаимодействия с окружающим миром. Каждый его шаг вперед делал ненужными и руководителей госбезопасности, и армейских генералов с большими звездами, и командиров военно-промышленного комплекса. Министерство иностранных дел добилось подписания первых документов о мерах доверия с НАТО. Советские военные боялись натовского предложения о взаимных инспекциях как черт ладана. Но дипломаты, как пишет участвовавший в этой работе посол Ступишин, доказывали, что при условии полной взаимности инспекции никак не могут угрожать нашей безопасности. Разве что заставят привести в порядок военные городки и лишний раз почистить туалеты…

Эдуард Амвросиевич смело шел на конфликт с министерством обороны или с КГБ, когда считал их позицию вредной для страны. Раньше такого не было, считалось невозможным: политбюро — это своего рода клуб, где принято заранее договариваться, не спорить. А Шеварднадзе ясно излагал свои взгляды: вот в чем заключается интерес нашей страны, вот что нам следует сделать, прошу поддержать наши предложения. Когда военные наотрез отказывались идти на изменение советской официальной позиции, Шеварднадзе переходил к новой тактике. Дипломаты разрабатывали удобную для страны позицию, согласовывали ее с американцами. Потом Шеварднадзе докладывал Горбачеву, что есть возможность договориться с американцами. И Горбачев уже улаживал отношения с военными.

Обозленные военные стали жаловаться, что Шеварднадзе в переговорах с американцами вышел за рамки своих полномочий, и игнорировали то, о чем договорился министр иностранных дел. По словам Валентина Фалина, дискуссии между Шеварднадзе и начальником генерального штаба генералом Михаилом Алексеевичем Моисеевым, который сменил на этом посту маршала Сергея Федоровича Ахромеева, были жесточайшими. Доведенный до крайности министр говорил:

— Если будет принята позиция министерства обороны, то сами ведите переговоры с США.

Начальник генштаба отвечал ему не менее резко:

— Мы снимаем с себя ответственность за безопасность страны, если предпочтение отдадут капитулянтской линии министерства иностранных дел.

Юлий Квицинский рассказывал, как его отправили вместе с начальником генштаба в Вашингтон ликвидировать очередные разногласия с американцами. Перед отлетом генерал Моисеев собрал всех у самолета и многозначительно напомнил, что он — глава делегации и не допустит, чтобы дипломаты выбалтывали американцам идеи и задумки военных, как это, мол, не раз бывало раньше. Причем военные умудрились сказать американцам, что у тех хорошие переговорщики, а с нашей стороны за столом переговоров сидят «чудаки» из МИДа, которые умеют делать одни уступки. Генералы, как известно, одобряют сокращение только чужой армии. При этом они плохо понимают, что дипломаты все же умеют находить решения, которые устраивают обе стороны.

Кончилось это тем, что после тяжелых разговоров с американцами генерал Моисеев убедился, как трудно отстаивать свои позиции в диалоге, поднял руки, капитулировал и согласился со всеми американскими идеями.

Доверию в международных отношениях мешало бесконечное вранье советских политиков, которые отрицали то, что было известно всему миру, в частности помощь некоторым режимам в создании запрещенного химического оружия. Министр иностранных дел считал, что такая политика вредит стране.

Бытует мнение, что неопытного Шеварднадзе легко обводили вокруг пальца ушлые западные дипломаты. Но ведь переговоры он вел не в одиночку, рядом всегда находились профессиональные дипломаты.

— Дипломатия Шеварднадзе была нашей общей дипломатией, — говорил мне Александр Александрович Бессмертных, который сменил его на посту министра. — Мы ведь персоницифируем внешнюю политику для облегчения труда историков… Он работал рука об руку со всем аппаратом министерства, и основные идеи, например, что «наша безопасность зависит от безопасности других», — это мы сочиняли вместе.

Эпоха второй половины восьмидесятых годов в дипломатии была блистательной, и это позволило стране безболезненно выйти из холодной войны, как считает Бессмертных. Это был период очень творческой и активной дипломатии. Многие дипломаты были воодушевлены новыми возможностями, которые открылись с приходом Шеварднадзе в министерство.

— Принято говорить, что политика Шеварднадзе была политикой сплошных уступок, что он отдал Восточную Европу, потому что интересы России ему были безразличны. Вы согласны с такой оценкой? — спросил я Бессмертных.

— Нет. Шеварднадзе был абсолютно советским партийным деятелем, и не думаю, что он считал, будто главное для него — обеспечить интересы родной Грузии.

Что касается Восточной Европы, то вариантов было два. Либо мы силовыми методами не позволяем Восточной Европе выйти из Варшавского договора, либо мы признаем собственные интересы этих государств и пытаемся соотнести их с нашими интересами.

— Только кажется, что мы всем могли руководить в Восточной Европе, но мы не контролировали ситуацию, — говорил мне Бессмертных. — У политики каждой страны есть своя логика и динамика. Если бы мы пытались силой помешать развитию событий, против нас восстал бы весь мир. Восточная Европа все равно взорвалась бы, и нашей стране был бы нанесен огромный ущерб.