Любовь Скорик - Произведения Страница 32

Погоди, как же это пойдёт он избу ставить, когда ему борова завалить надо — Валька замуж выходит…

— Дедусь, пошли-ка домой. На кровати лучше сны увидишь. И не ужинал к тому же.

Василий с Марией берут под руки обмякшего деда и ведут в дом. На сегодня его дежурство окончено.

Завтра, затемно ещё, ему снова заступать на свой пост.

Маска

В зале ещё негусто, но настырно вспархивали аплодисменты. Дмитрий Николаевич понимал, что адресованы они прежде всего ему. Однако решил на сцену больше не выходить: откланялся положенное — хватит, устал. Почему-то долгожданные, в общем-то куцие и немудрёные гастроли в родном городе сильно утомили. Хотелось тишины, одиночества, и предстоящий прощальный банкет попросту страшил. Он знал наперёд, какие положенные случаю слова будут сказаны каким-нибудь местным начальником о спектаклях, по большей части им не виденных (богатство репертуара, галерея ярких образов, высокая планка артистического исполнения, незабываемая страница в культурной жизни города). Мог заранее вычислить комплименты в собственный адрес (выдающийся талант, поразительное искусство перевоплощения, блистательные работы на сцене и киноэкране, искренняя признательность и гордость земляков)…

Ко всей этой дежурной казёнщине и лицемерным восторгам он давно уже привык как к неизбежности и притерпелся. Обычно безропотно улыбается и даже что-то говорит подобающее в ответ. Без сбоя провёл эту роль и здесь на открытии гастролей. Наслушался тогда елейно-сладенького вдоволь, до отрыжки. Ещё и на сегодняшнюю порцию его не хватит. Нет, нет — увольте! "Увольте"? А, извините, каким это образом? С порога своей гримёрной Дмитрий Николаевич напоролся на ехидный взгляд и, кажется, даже услышал насмешливый голос со стороны собственного портрета на стене: "А каким это образом? Может, духу хватит сбежать?! Ха-ха, ну давай, давай — похорохорься, потешь себя. Всё одно ведь — зряшно, попусту!"

Вот чёрт! Какой болван сюда-то ещё эту икону присобачил? Зачем?! Он отвернулся, сел к столику, начал разгримировываться. Однако портрет через плечо заглядывал в зеркало и издевательски ухмылялся. Дмитрий Николаевич снял парик, отклеил бородку, протёр лицо и расслабленно откинулся на спинку стула. Безуспешно попытался заслонить собою физиономию со стены. Озлясь отвернулся от зеркала и стал смотреть в окно на уже вовсю зелёный пушистый тополь. В дверь то и дело стучали. Несколько раз робко, неуверенно — поклонники, охотники за автографами. Барабанили и решительно, по-хозяйски — свои, окликали: "Дмитрий Николаевич, вы скоро?"

— Да, да, сейчас, — отвечал он, однако не двигаясь, упорно разглядывая тополь.

Собственные портреты с какого-то времени просто преследовали его. Не то чтобы он спятил и это был пунктик его помешательства, нет. И дело не в том, что к недавнему его юбилею их понаделали слегка чересчур — в родном его городе они в общем-то пришлись кстати. Дело в том, что последнее время он болезненно стал ощущать категорическое несовпадение себя натурального, живого и своего портретного отображения. Ну разве он в жизни такой вот? Дмитрий Николаевич мимолётно оглянулся на портрет — тот смотрел теперь заносчиво-высокомерно.

Конечно, можно бы не обращать внимания на эти расплодившиеся сверх меры физиономии — мало ли из каких они спектаклей и сериалов, это уже и не вполне он. Можно бы, конечно, но… Но вот тут какой странный получается фокус. Все эти неисчислимые пылкие любовники и хитрые холодные обольстители, коварные преступники и проницательные их разоблачители, добряки и злодеи, мудрецы и дураки, нацепившие его лицо, — все они, оказывается, неистребимы и неукротимы. Каждый из них — даже самый никчёмный и ничтожный — побывав в его обличии, не исчезает потом бесследно, оставляет свою отметину. Вроде невидимую, незаметную. Однако в каких-то ситуациях, жизненных поворотах она вдруг явственно проявляется, проступает сквозь родные черты, часто вовсе заслоняя его собственное лицо. Будто нанесённый грим до конца не смывается, а прячется до времени под кожу. Напластываются слой за слоем, перемешиваются, спрессовываются, образуя маску.

Их, этих масок, на нём, пожалуй, уже сотни. Но вот странно: окружающие из этого множества видят каждый — свою. Как в детских "волшебных картинках": из хаоса точек и линий любая пара глаз отыскивает свой собственный сюжет. Оно бы и ничего, и Бог с ним, да эти чужие лица всё неумолимей застят кровное, единственное, Богом данное. И ведь не только внешность. Не за свои достоинства его ценят. За чужие грехи осуждают Бог знает чью жизнь ему ставят в заслугу или в укор. Даже имя, в крестильной купели полученное, всё явственнее отдаляется, привычней и родней становятся имена героев. На встречах со зрителями во всём зале не находится ни одного заинтересовавшегося просто по-человечески: как ты живёшь, что любишь, что — нет, от чего тебе хорошо, от чего — больно, не обрыдло ли таскать на себе эти чужие маски? Да что там зрители — даже домашние давно уже относятся к нему как к комбинации масок и ценят в зависимости от того, насколько эта комбинация удачна и выгодна.

Честно признаться, почему-то ожидал, что хотя бы здесь, в родном-то городе, всё будет по-другому, что хоть тут спадёт наносная шелуха и проклюнется из-под неё настоящее, искреннее, сердечное. Увы! Даже у друзей детства (нашлось несколько) отношение к нему — как к машине по производству сериальных персонажей. Помнится, соклассников он тоже пригласил на сегодняшний банкет. Тем более идти туда не стоит. Терпеть подобное от незнакомых — ещё куда ни шло, но от тех, с кем двойки получал и с уроков сбегал, — вот уж увольте!

Дмитрий Николаевич глянул на часы и понял, что тянуть больше нельзя. Посмотрелся в зеркало, остался доволен: театральная бородка была снята, остальное — вполне терпимо, можно не разгримировываться. Переодеваться тоже не обязательно: относительно современный, в меру потёртый костюм. Чуть посомневавшись, он взял и тросточку своего героя и, как тот, прихрамывая, прошмыгнул отвернувшись мимо дежурной на улицу. Довольно резво, однако не забывая хромать, промахнул первый, опасный квартал, когда его ещё можно было догнать. И только нырнув под арку, вытащил из кармана мобильник — позвонить администратору. Не хватало ещё, чтобы в театре переполошились и, чего доброго, устроили бы его поиски.

— Евсеич, вы там не теряйте меня и не ждите. Я сегодня — по своей личной программе. Да ничего не случилось. Могу я, в конце концов, в родном городе встретить своих друзей! Ну разумеется, и подруг — тоже. Так что всё, давайте там без меня. Объясни популярно массам. Можешь сочинить какую-нибудь романтическую историю вроде школьного романа. Нет, не боюсь. Всё, пока!