Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий: монологи со сцены Страница 32

Правда, я сам недавно снялся в пятисерийной картине. Но я надеюсь, что она будет резко отличаться от тех многосерийных фильмов, которые мы с вами часто видим. Мне кажется, что это интересная картина. Хотя и детектив, но литература настоящая. Там две психологии сталкиваются. Это любопытно. Когда смотришь — оторваться нельзя. Я уже видел материал. Есть драматургия, есть столкновение, есть ради чего вести разговор. А в общем, если честно говорить, мало таких передач, которые могут каким-то образом на вас повлиять. Но все потихонечку меняется. Надеюсь, будет лучше и в этом смысле. Опять я к телевидению чего-то свернул. И так у меня там полно недругов…

Я начал писать стихи довольно давно, еще будучи пацаном. Вдруг я услышал, как поет Булат Окуджава. Мне показалось, что воздействие от стихов моих усилится, если я буду исполнять их под гитару. Начинал я петь под рояль, под аккордеон. Когда я был мальчишкой, родители из-под палки заставляли меня заниматься музыкальной грамотой, поэтому я немного обучен ей. А потом я все-таки пришел к гитаре, к этому бесхитростному инструменту, которым владеют многие люди. Всех людей, которые играют на гитаре, я призываю к тому, чтобы они никогда никому не подражали. Теперь нашлось много людей, которые стали замечательно исполнять и записывать на магнитофон песни и под Булата Окуджаву, и под меня… Я даже слышал одного человека, который взял себе фамилию Булата, то есть называется он Жорж Окуджава, а поет моим голосом. Я даже, когда услышал один раз в записи, сам перепутал. Разобрался только потому, что я сам все-таки пишу свои тексты и знаю, что мое, а что — чужое.

А от подделок просто волосы дыбом встают. Вы тоже сможете легко отличить подделки от моих песен. Я никогда не пою похабных слов. А тут всякие Северные появились какие-то…

Подделки делают под старинные записи. Нарочно. Чтобы потом продавать и с этого стричь купоны.

Дайте воды, пожалуйста! Ваше здоровье!..

Вот вы шутите, а я из-за этого жеста пострадал очень. Однажды в Ереване какой-то человек рвался на мой концерт, чуть ли не стоял на коленях, чтобы его пропустили с заднего хода. Я подумал: «Надо же! Какой поклонник! Таких не бывает просто!»

Говорю: «Ну пустите его, пожалуйста, я вас умоляю».

Наконец какой-то человек сказал: «Ладно, хорошо, проходи…»

Он пришел, взял какой-то лист бумаги и начал писать. Я думал, что он записывает, что я сегодня пою. Для них это было в диковинку.

А оказывается, он писал обо всем, что я делаю. И написал: «Во время выступления пил коньяк!»

А мне дали чай. Нормальный, обычный чай. И я сделал такой жест, как будто я пью коньяк, чтобы вызвать смех у людей. Если сейчас в зале есть такой человек, то он может написать, что я пил водку.

Я пел везде: пел в квартирах ночью с водкой и без водки, пел в ангарах, пел на летном поле, во время, когда боевые машины снижались среди черных, как жуки, механиков. Мы только отходили, чтобы слышны были слова. Пел в автобусах, пел в поле, пел на гигантских стадионах и в малюсеньких-малюсеньких помещениях в других странах. В какой-то маленькой комнатке во Франции я пел, и французы удивлялись: а что же он так, собственно, нервничает и кричит? Когда им переводили, они оставались в недоумении все равно, потому что для них песня — это такой жанр, в котором не надо трогать проблем. У них по существу нет поэзии. Россия — единственная страна, где поэзия не то что на высочайшем уровне — это само собой, — у нас величайшая, лучшая в мире поэзия. Это не только из-за того, что наши поэты были хорошими стихотворцами, писали прекрасные стихи, а из-за того, что они себя достойно вели в жизни. И по отношению к властям, и по отношению к друзьям, и по отношению друг к другу, и по отношению к своему творчеству. Из-за этого поэзия всегда была во главе нашей литературы. Хотя и вся наша литература великая, величайшая в мире.

До сих пор — повесьте маленький листочек, вырванный из школьной тетради, напишите на нем четыре фамилии — да даже одну из четырех: «Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава», — повесьте где-нибудь в стороне, и через два дня будет заполнен стадион. Не достанете билета.

Почему это так? Именно из-за того, что люди тянутся не только к стихам. У нас много поэтов, которые пишут прекрасные стихи. Семь тысяч членов Союза писателей. А вот сейчас если я любого спрошу, вы назовете не больше тридцати. Может быть, кто-то назовет пятьдесят, ну уж никак не сто. А их семь тысяч. Все печатались, у всех есть книги…

Я говорю о поэзии в большом смысле этого слова, о поэтах с большой буквы. У нас есть такие поэты, и поэтому люди тянутся к поэзии.

А во Франции считают, что песня не должна заниматься проблемами. Вот поэты — это другое. У них есть свои поэты, ну, Аполлинер — это классика. Песню они считают развлекательным жанром, хотя добились в ней больших успехов. И любят больше всего настоящих поэтов: Брассанса, Лео Ферре, Максима Ле Форестье — людей, которые пишут стихи и исполняют их под музыку, а не тех, которые делают развлекательные песни.

Когда французам переводили мои песни, они недоумевали. Их другие проблемы беспокоят. Они не понимают, почему так человек рвется, почему у него набухают жилы, почему течет пот. Начинаешь им переводить — они не понимают. Идентичных образов не найдешь, поэтому невозможно перевести.

Один раз, когда я записывал пластинку, со мной работали музыканты. Мы работали несколько суток не расставаясь. Со мной работал Клод Повиль, замечательный гитарист, лучший во Франции гитарист, который требовал, чтобы ему перевели каждое слово. Он аккомпанировал мне на этой пластинке. К сожалению, вместо этой пластинки вышла немножко другая. Не по моей вине и не по его вине. Так как-то случилось. Вышел диск, где я с бородой, «бородатый» диск. В него вошло несколько военных песен, и несколько новых я добавил вещей.

Так вот, Клод Повиль требовал, чтобы ему переводили. Мы не спали несколько ночей, работали. Он был совершенно обескуражен: ну как же можно о таких вещах разговаривать! Какое-то время он был совершенно пришибленный. Но если бы вы услышали диск, который мы сделали с ним вдвоем — он многократно аккомпанировал, — вы бы увидели, что он проникся по-настоящему. Если говорить честно, то никакого языкового барьера нет.

Почему мы их слушаем с удовольствием, а они нас не могут, вроде бы, слышать с таким же интересом?

Приезжают вон какие-нибудь Бони-М, билет не достанешь — торгуют пятьдесят рублей за штуку. Неважно, что они по-английски поют, правда? Или французы приезжают.

И мы их можем заинтересовать. Несмотря на проблемы языка, нужно только найти идентичные образы и дать им возможность, чтобы они поняли, о чем поется.