Игорь Губерман - Книга странствий Страница 32

- Ты себе даже не представляешь, Губерман, какую я тебе могу устроить кошмарную жизнь, но я никогда этого не сделаю.

Чуть после я узнал, что он говорил это ещё нескольким зэкам - тем, кто ему явно был симпатичен. Тут гордость извращённая донельзя, только очень человеческая и понятная для такого заведения, как лагерь мира, социализма и труда.

Я в поисках народной мудрости полез было в составленный Далем сборник "Пословицы и поговорки русского народа". Осуждается там гордость, только вяло и неубедительно. Одно, правда, народное речение понравилось мне библейской прямотой: "Сатана гордился, с неба свалился; фараон гордился, в море утопился; а мы гордимся, в гавно садимся". А в других во многих удивила меня некая неоднозначность осуждения греха. Так, например, именно тут приведено предупреждение широко известное: "Тише едешь - дальше будешь". Как бы о пользе кротости и скромности оно глаголет - мол, они только ведут к успеху. Но ведь успех и есть та почва, на которой оправданно цветёт гордыня! Что-то неладно получается насчёт греха. Или вот ещё одно осуждение: "На грош амуниции, а на рубль амбиции". Выходит, если амуниции на рубль, то и амбиция простительна? Нет, не сбывается надежда почерпнуть моим решетом из пруда народной мудрости, придётся думать самому.

А упругая и азартная убеждённость в собственных силах (то есть гордыня в чистом виде) - разве не она двигает любым творческим замыслом? А неукротимое стремление к успеху? Ведь из него и выросла цивилизация, которой мы заслуженно гордимся. Так не Творцом ли в нас заложена гордыня устремления вперёд? И почему-то Он же нас карает за неё - достаточно вспомнить Вавилонскую башню.

Легко мне возразить: ведь речь идёт о степени и мере нашей фанаберии и гонора. И непомерные амбиции - грех безусловный. Может быть. Но ведь именно они движут молодыми, например учёными, часто оправдываясь - и не только благодаря способностям (а человек и ощущает их в виде амбиций), но и в силу честолюбивого азартного напряга этих Богом данных сил.

А буйная хвастливость, фанфаронство, спесь - они ведь вызывают в окружающих лишь жалость и недоумение. Не говоря уже о том, насколько они смешны стороннему взгляду, как любое упоение собой. А барская высокомерная напыщенность и чванство в наше время - верный знак лакейского нутра; и на других сегодня смотрят свысока только мелкие люди. Но они ведь тоже более смешат, чем раздражают, а грех - дело серьёзное, смешное грешным быть не может.

Что-то, словом, непонятное выходит: нам с очевидностью гордыня мало симпатична, а никак не получается с её облыжным и тотальным осуждением. Грех этот пагубен, но животвори и целителен.

А какое дивное следствие гордыни - наша брезгливость к подонкам, разной гнуси и мерзоте в человеческом обличий! Тут ведь не чванство, не кичливость, не надменность - я говорю о благородной человеческой брезгливости к тем людям, которые стали человеками ещё не полностью. Увы, таких довольно много. Недавно познакомился я с очень симпатичным биологом, который по работе своей много общается с самыми разными людьми. И в разговоре он несколько раз употребил странное для моего уха выражение: "и тут приходит некий организм и заявляет...". Я удивился и его об этом выражении спросил. В ответ услышал я замечательное объяснение, прямо относящееся к теме нашего греха:

-Ты понимаешь, все так говорят у нас в институте. Согласись ведь что полным-полно людей, которые из обезьяны вышли, но человеками не стали. И поступают хуже, чем животные, потому что хомо сапиенсы, суки. Называть их, как они того заслуживают блядское высокомерие выходит, себе дороже. А организмы - в самый раз. Так оно у нас и повелось. Ты не согласен? О, как я был согласен! А сейчас, на эту тему выйдя - в особенности.Потому что те отличия человека, которые и делают его человеком, - чувство собственного достоинства, чувство чести и самоуважения - властно мешают ему быть организмом любых житейских обстоятельствах. К тому же столько лет вгоняли нас в состояние организмов ("простой советский чело-век"), что я с невероятным уважением стал относиться ко многим проявлениям гордыни, в числе которых - безрассудные поступки сплошь и рядом. И никак, никак не миновать нам двух естественных детей гордыни - тщеславия и честолюбия. С ними расправляется наотмашь и словарь Даля:

"Тщеславный - кто жадно ищет славы мирской или суетной, стремится к почету, к похвалам, требует признания мнимых достоинств своих... Честолюбивый - человек, страстный к чинам, отличиям, ко славе, похвалам, и потому действующий не по нравственным убеждениям, а по сим видам".

То есть перечислены черты, достаточно низкие, чтоб убедиться в полной правоте нашей заведомой к честолюбивцам неприязни. А ещё тут же в памяти всплывают разные великие злодеи, полные тщеславия и честолюбия, во имя коих все свои деяния и совершали - грех гордыни явен и осудим.

Но не спеши, читатель, с мелкой горделивой радостью, что мнение твоё совпало со словарной мудростью народа. Ибо народ - великий и безжалостный Прокруст в отношении ко всем и каждому, кто выделяется из ряда вон, отсюда - и неправедная огульная хула двух этих жизненно необходимых человеку черт. Тщеславие и честолюбие - и крылья и бензин тех молодых людей, которые томимы Божьим даром. Ибо вложенные в них способности (любые) требуют и понукают, жаждут быть реализованными и воплощёнными, и честолюбие - та страсть, которая им помогает осуществиться. Если не я, то кто же? - это ли не чистый вид гордыни? Только творческой, а значит - Богоданной. Тут и словами как-то глупо растекаться, это ведь известно всем.

Однако есть тут и печальные, конечно, разновидности - когда тщеславие крупнее, чем талант. И тьма примеров этого несчастья - среди разных творческих людей. От яда и верёвки, от последнего отчаянья опять-таки спасает их гордыня: жалкие людишки, вы не поняли меня, не оценили, но придёт на смену вам другое поколение, и там я буду славен и велик. Забавную услугу в этом смысле оказала неудачникам и несчастливцам жизнь художника Ван-Гога, на нее всегда теперь можно сослаться, чтоб утешение и свежую в себе уверенность найти и ощутить.

Но не минуем и клиническую патологию разрыва между способностями и тщеславием - тем более, что психиатрами она давно уже и чётко обозначена. И на совсем живом примере это можно пояснить.

Я пишу это в январе две тысячи первого года. К израильским дорогам по ночам приходят снайперы, стреляя в проходящие машины. Есть убитые, и раненых полно. Фанатики - убийцы неустанно пытаются пронести взрывчатку в людные места, чтобы погибло как можно больше людей, включая женщин, стариков, детей, и часто, слишком часто им это удаётся. Их науськивают на это в мечетях, им за это платят (или оставшейся семье) - смесь тёмной ненависти с бизнесом весьма результативна. В этой атмосфере мы живём, звоня всем близким при известии о новом взрыве в автобусе или на рынке, возмущаемся правительством, которое не позволяет солдатам стрелять, покуда нет явно смертельной опасности. И понимаем в то же время, что нельзя стрелять в детей, которых родители выводят на улицу - как раз потому, что знают - в них стрелять не будут. И бессилие такого рода портит жизнь не меньше, чем сама повсюдная опасность. В этой ситуации кромешной появляется в Москве статья в Коммунистической газете, писанная здешним журналистом Исраэлем Шамиром. Тут же появляется она, естественно, и в Интернете, и теперь это доступно миллионам. В ней полно грязной и неправедной облыжности, но на то и есть свобода печати, чтобы при отсутствии мыслей употреблять голые оскорбления. Всё было, как и в большинстве статей этого слегка клинического автора, а гнилостный душок, текущий от него, порой даже забавен. Только вдруг наткнулся я на фразы, которые мне проще передать цитатно: