Трумэн Капоте - Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде Страница 32

— Легкая импровизация, — говорил он. — Вроде повтора на бис.

Идея состояла в том, что под барабанный бой по сцене пройдет каждый участник труппы, маша публике, подмигивая и напрашиваясь на аплодисменты. Решено было, что почести от зрителей получат даже бутафор, костюмерша и электрик, не говоря уже о режиссере. Одно из двух: либо Брин рассчитывал на вулканические овации, либо опасался обратного и решил обеспечить продолжительные аплодисменты постановкой этого “стихийного” дополнительного выхода. Естественно, в столь деликатных дипломатических обстоятельствах зрители не станут уходить, пока на сцене еще как бы продолжается спектакль.

Исполнителям главных ролей были предоставлены личные лимузины. Обратно в “Асторию” меня подвозила в своем лимузине Марта Флауэрс, которая играет Бесс в очередь с Этель Айлер и которую поставили выступать нынешним вечером. Я спросил, волнуется ли она перед премеьерой.

— Я-то? Как сказать. Я тут уже два года. Меня одно волнует — небось порчу голос для серьезного дела.

Мисс Флауэрс недавно закончила Джульярдскую музыкальную школу и намеревается выступать с сольными концертами. Она маленькая и самоуверенная. Улыбается она или нет, уголки ее губ всегда опущены, как будто она попробовала недозрелую хурму.

— Устала я, вот это точно. Что это за климат для певицы? Все время надо за горлом следить, — сказала она, растирая горло. — Другая Бесс — ну, знаешь, Этель — вообще заболела. Простудилась. Лежит с темпереатурой и все прочее. Так что мне придется петь завтра днем — и вечером, наверное, тоже. Если так пойдет, недолго вообще загубить голос.

Она рассказала, что будет делать с этой минуты и до поднятия занавеса.

— Надо обязательно поесть. Но сначала приму ванну. В твоей плавать можно? Моя огромная — плавать можно. Потом посплю. Мы собираемся в театре в шесть. Где-то в шесть тридцать, должно быть, буду влезать в костюм и цветок этот пришпиливать. А потом, думаю, как следует насижусь.

В шесть тридцать, в момент, когда мисс Флауэрс, вероятно, сидела у себя в уборной и пришпиливала к волосам бумажную розу, миссис Брин и миссис Гершвин находились в апартаментах Боленов, куда их пригласили выпить перед отъездом во Дворец культуры. У самого Брина было столько дел, что он не смог воспользоваться посольским приглашением и отправился в театр раньше.

Выпивку — виски с водой из-под крана — подавали помощник Болена Рой Лаури и миссис Лаури, пара, гармонично подобранная по скромной, учительски старомодной манере держаться. Была здесь также близкая подруга миссис Болен, Марина Сульцбергер, живая и остроумная жена корреспондента “Нью-Йорк Таймс”, который тоже присутствовал, чтобы оживить хозяевам ведение беседы. Не то чтобы миссис Болен, безмятежно энергичная женщина с внимательными голубыми глазами и цветом лица как у молочницы, не способна была поддержать любой, самый затруднительный разговор. Но, учитывая укоризненное письмо Брина Болену, нынешняя встреча представителей Эвримен-оперы и Госдепартамента обещала быть непростой. Что до посла, то по его любезному виду никто бы не заподозрил, что он получил такое письмо. Болен — профессиональный дипломат, прослуживший более 25 лет, причем бульшую часть в Москве, где поначалу занимал пост второго секретаря, нынешний пост Лаури, а в 1952 году был назначен послом, — до сих пор сохраняет сходство со своей фотографией 1927 года, года выпуска из Гарварда. Жизненный опыт огрубил его красивое лицо спортсмена, просолил волосы и уменьшил, а то и вовсе уничтожил мечтательную naivete* в глазах. Но прямота, простота и закаленность юности его не покинули. Он полулежал в кресле, потягивал виски и беседовал с миссис Брин, как будто они сидели в гостиной загородного дома, с огнем в камине и валяющимися на полу собаками.

Но миссис Брин нипочем не могла расслабиться. Она сидела на краешке стула, как будто пришла наниматься на работу.

— Как дивно, что вы приехали. Как чудно, — говорила она детским голоском, непохожим на ее собственный. — Это так много значит для исполнителей.

— Вы думаете, мы могли такое пропустить? — спросил Болен, а жена его добавила:

— Да ни за что на свете! Это главное событие зимнего сезона. Мы ни о чем другом не говорили, правда ведь, Чип? — обратилась она к мужу, назвав его семейным именем.

Миссис Брин скромно опустила глаза, щеки ее порозовели.

— Это так много значит для исполнителей.

— Это так много значит для нас, — сказала миссис Болен. — Не так здесь весело, чтобы позволить себе такое пропустить. Да что там, мы бы были тут, даже если бы всю дорогу пришлось пешком прошагать. На карачках бы приползли.

Миссис Брин на секунду подняла глаза и остро глянула на супругу посла, как будто заподозрив иронию; но, успокоенная простым и открытым лицом миссис Болен, снова опустила веки.

— Просто дивно с вашей стороны, — пролепетала она. — И конечно, мы все предвкушаем прием в Москве.

— Ах, да… прием, — сказала миссис Болен с ноткой резиньяции в голосе. Болены обещали через две недели дать прием у себя в резиденции по случаю московской премьеры спектакля.

— Мы с Робертом надеемся, что там будет мистер Булганин. Хотим лично его поблагодарить за любезный прием. Министерство культуры оказало Роберту замечательную дань уважения. Семь слонов из слоновой кости.

Речь шла о пластмассовых слониках, которые подарил Брину Савченко.

— Очень мило, — сказала миссис Болен машинально, как будто потеряв нить разговора. — Конечно, кто именно придет, точно сказать нельзя. Мы рассылаем плюс-минус двести приглашений, но русские никогда не отвечают, так что невозможно знать, кто придет и сколько.

— Точно, — подтвердил посол. — На этих ребят нельзя рассчитывать, пока они не войдут в дверь. Ни на одного. А если они сами устраивают прием, то приглашают в последнюю минуту. Когда известно, что в Кремле будет большой сбор, весь дипломатический корпус освобождает вечер, сидит и ждет — вдруг позвонят. Бывает, сел обедать — а тут звонок. Приходится все бросать и бежать. Слава богу, хоть наряжаться не требуется.

Это было возвращение к предыдущей теме, крайне болезненной для миссис Брин. Она глубоко опечалилась, узнав, что Болен не собирается идти на премьеру в смокинге. Вообще-то ее стремление, чтобы все было “гала”, шло еще дальше: она воображала, что посол будет, как ее муж, во фраке. Но…

— Мне и в голову не пришло брать смокинг, — сказал Болен, трогая пуговицу темно-серого костюма, который, по его мнению, вполне подходил к случаю. — Здесь их никто не носит. Даже на премьеру.

В другом углу тему кройки и шитья разрабатывали и углубляли миссис Гершвин и миссис Сульцбергер.