Анри Перрюшо - Жизнь Ренуара Страница 32

Это вовсе не означает, что Ренуар не знал печальной и уродливой стороны бытия. Просто он не любил заострять на ней внимание. Будь это в его власти, он просто вычеркнул бы ее из жизни. Отношения, завязавшиеся у Ренуара с натурщицами и их семьями, ввели его во многие Монмартрские дома. Трудно было поверить, глядя на кокетливых танцорок "Ле Мулен де ла Галетт" в их нарядных платьях, что по вечерам они возвращаются в убогие лачуги. Горек был контраст между блестящей показной стороной их жизни и трущобами, где на нескольких квадратных метрах ютились взрослые и дети. У Ренуара сжималось сердце, когда он видел, в каких антисанитарных условиях растут эти полуголодные дети. Многие умирали в младенчестве, становясь жертвами того образа жизни, который утвердился на Монмартре: здесь царила бедность, семья редко бывала семьей, улица и ее радости манили и разгул становился нормой, да и, в конце концов, для этих беззащитных существ он был единственным способом уйти от мерзости будней.

Художник пытался чем-нибудь помочь детям Монмартра. Он мечтал создать благотворительное учреждение, которое опекало бы самых отверженных из Монмартрских ребятишек. Он рассказал об этом мадам Шарпантье, портрет которой как раз собирался написать[92]. Но неожиданный шумный успех романа Золя "Западня", который печатался в газете из номера в номер, взбудоражил весь дом на улице Гренель. Мадам Шарпантье, хоть и заинтересовалась планами художника, была теперь слишком занята, чтобы воплотить их в жизнь. Ренуар решил не откладывать дела в долгий ящик и взялся за него сам.

Работая над окончательным вариантом своего "Бала"[93], он вместе с Ривьером, Корде, Фран-Лами и некоторыми своими натурщицами организовал в "Ле Мулен де ла Галетт" праздник, который, по его замыслу, должен был дать сбор, необходимый для организации такого патронажного учреждения. Но хотя в представлении участвовал знаменитый артист Коклен-младший, денег оно принесло мало, и Ренуару пришлось отказаться от своего человеколюбивого замысла[94].

В конце лета в Париж вернулись те, кто уезжал на отдых. Ренуару было заказано несколько портретов, в том числе Эжена Спюллера, человека, близкого семье Шарпантье, - он был главным редактором основанной в 1871 году Гамбеттой газеты "Ла Репюблик Франсез", в которой Филипп Бюрти вел отдел искусства.

Ренуар писал заказанные ему портреты и в то же время продолжал работать на улице Корто. В знак прощания с этим домом, который в течение нескольких месяцев был свидетелем его "веселого труда"[95] и с которым он собирался расстаться в середине октября, он написал большую композицию "Выход из консерватории"[96]. Среди его натурщиц была обитательница Монмартра Нини, которая уже не раз ему позировала. Эта юная блондиночка была тихой, молчаливой, незаметной. После сеансов она засиживалась в мастерской, перелистывая какую-нибудь книгу или занимаясь шитьем. Иногда за ней заходила ее мать. "Представляете, господин Ренуар, какие опасности подстерегают мою Нини? Такую хорошенькую девушку так трудно уберечь! " вздыхая, говорила она. И доверительно объясняла Ренуару: "Понимаете, ей нужен покровитель. Человек солидный, с положением, который обеспечит ее будущее. Да я вовсе не мечтаю для нее о каком-нибудь лорде или русском князе, я просто хотела бы, чтобы у нее был свой уютный семейный очаг". И, уходя, добавляла: "В общем, ей нужен человек, который бы ее понял, мужчина вроде вас, господин Ренуар!"[97]

Ренуару предстояло написать еще один портрет из тех, что были заказаны в кругу, близком дому Шарпантье, - портрет жены Альфонса Доде. Очень немногие люди нравились Ренуару так, как этот романист. Их сближало многое. Обоим была свойственна страстная любовь к жизни, ко всему прекрасному в ней, сочувствие чужим страданиям, пренебрежение к условностям и конформизму, простота в отношении к людям и к окружающему миру. Ренуар с удовольствием принял приглашение Доде погостить месяц в его имении Шанрозе.

В этой деревне, расположенной на опушке Сенарского леса, на высоком берегу Сены, жил когда-то Делакруа.

"Шанрозе - деревушка из комической оперы, - писал он в 1862 году. Здесь живут одни лишь франты и крестьяне, глядя на которых можно подумать, что они только что переоделись за кулисами. Даже природа кажется здесь подгримированной. Меня раздражают все эти садики и домики, оборудованные парижанами..."

Но в Шанрозе был Доде, которому "нравится видеть выражение счастья в чужом взгляде", была мадам Доде, чье тонкое, с чистыми линиями лицо написал Ренуар[98], были долина и берега реки, поросшие кустарником, и отсветы осеннего неба в воде - то, что вдохновило художника на пейзаж в желтом, синем и зеленом[99], а кроме того - и это не пустяк, - было воспоминание о Делакруа...

Как дань памяти художнику, который долгое время указывал ему путь, Ренуар вложил в письмо к Фран-Лами розу, сорванную в Шанрозе.

III

РОЗЫ ВАРЖЕМОНА

Они строят город, но нужен кто-то, кто об этом скажет, - иначе город все равно что не построен.

Ш.-Ф. Рамю. Дневник

"Ну и глазищи же у вас, Жанна! Так и подмывает их выколоть!" - сказал однажды Александр Дюма-сын молодой актрисе Жанне Самари, которую Ренуар встречал в салоне мадам Шарпантье и над портретом которой он теперь работал.

Жанна жила на улице Фрошо, неподалеку от мастерской Ренуара. Каждый день после полудня художник отправлялся к ней, и артистка по два часа позировала ему. "Что за кожа! - восклицал Ренуар. - Право, она все освещает вокруг... Настоящий солнечный луч". Ренуар с упоением передавал на холсте шаловливую улыбку актрисы, искрящуюся голубизну ее глаз, свежее, как цветок, лицо. Был ли художник влюблен в свою модель? Во всяком случае, модель, судя по всему, была влюблена в художника. "Но, - говорила Жанна Самари, - Ренуар не создан для брака. Он сочетается со всеми женщинами, которых пишет, через прикосновение своей кисти".

* * *

Этот портрет Жанны Самари[100], так же как портреты мадам Шарпантье и ее дочери Жоржетты, мадам Доде, Спюллера, картину "Качели", "Бал в Ле Мулен де ла Галетт" и еще полтора десятка картин, Ренуар собирался показать на ближайшей выставке импрессионистов. Организовать ее было решено отчасти по настоянию Моне, но без щедрости и настойчивости Кайботта ничего бы не вышло.

У Кайботта было предчувствие, что его ждет ранняя смерть, и, как знать, может быть, в самом скором времени. 3 ноября он составил завещание, желая послужить делу своих друзей и в ближайшем, и в отдаленном будущем.