Олег Дивов - Оружие Возмездия Страница 33

В кунге я несколько минут сидел, закрыв глаза. Даже здесь от дедовщины не спрячешься, не забудешь ее. Дикая, невообразимая ситуация, когда нельзя элементарно дать в рыло негодяю – потому что в ответ прибегут десять и начнут тебя метелить почем зря. И никто не заступится, и скрыться некуда. А кто-нибудь из дедов потом еще скажет: ты же умный парень, на фига рыпаешься?

Со зла вдруг захотелось есть.

Документы были готовы к обеду. Штабной солдат и Косяк с двумя котелками еды появились у кунга одновременно. Увидев, кто тут ходит на кухню, солдат окончательно уяснил: я – Очень Важная Персона. От смущения он быстро выхватил у меня бумаги и удрал, даже не взглянув, все ли правильно напечатано.

Когда мы уселись в кунге и запустили ложки в кашу, Косяк вдруг заявил:

– Вот хожу я тут, гляжу на этот цирк и думаю: а что будет, если на нас вправду нападут?! Жопа ведь будет.

Об этом в ББМ хоть раз задумывался каждый. Мы, так сказать, знали имена своих врагов и имели представление, с чем кого из них едят. Турки и итальянцы нас не смущали ни капельки, а вот восьмой авиадесантный корпус ФРГ вызывал беспокойство, потому что мог случайно авиадесантироваться нам на головы. Это он на учениях выбрасывается туда, где его легко прихлопнуть. А вот как свалится прямо сверху, тогда одно из двух: либо нихт шиссен, либо бригаден капут.

Теоретически, с нами шутки плохи. У нас есть на складе атомные снаряды и мины – бабах! – украсим пейзаж Украины красивыми грибочками, пусть порадуются люди перед смертью хоть чуть-чуть. Но практически спецбоеприпасы не «окснаренные», то есть не окончательно снаряженные, и пока взрыватели привинтят, всякое может случиться.

Но это вообще лирика. А физика такова, что боеспособность армии в целом весьма сомнительна. Советская Армия слишком неповоротлива, в ней слишком вольготно живется дуракам и перестраховщикам, она слишком много сил тратит на хозяйственные работы. Если бойцы хорошо обучены, это личная заслуга их командиров, а не системы в целом. А про моральный дух и говорить-то неприлично. Большинство украинцев из ББМ уверено, что в случае войны Украина моментально выйдет из СССР. То же самое говорят наши грузины и абхазцы: мы не собираемся воевать за русских, нам давно пора отделиться и вступить в НАТО. Вряд ли это собственные мысли девятнадцатилетних мальчишек – они повторяют то, что слышали от родителей. Вот вам и Советский Союз. Хорошо, казахов и узбеков никто не спрашивает, а то удавиться впору. «Союз нерушимых республик свободный – и так далее…»

Я и раньше удивлялся, какого черта у нас одинаковые паспорта, а в армии окончательно перестал это понимать. Живут в СССР люди, которые откровенно презирают русских, считают полными дураками, но пользуются с ними одинаковыми правами. Живут по сравнению с русскими богато – отчего дополнительно презирают их. Ну и чудненько, пускай отделяются. А мы останемся в России – сообразим как-нибудь на троих с татарами и евреями. И поглядим, чем все кончится.

А с кем лично подружились – будем друг к другу в гости ездить…

Косяк прожевал и сказал:

– Думаю я, Украина воевать не станет. Она сразу отделится, вот увидишь. Выйдет из СССР. Не веришь?..

– Нас с тобой это вообще не касается.

– Почему?!

– Главное в профессии самоходчика – вовремя смыться, – непомнил я. – Мы «по войне» уходим в лес и там ждем личный состав. Пока бригада развернется, либо боевые действия закончатся, либо будет уже ясно, кто кого. Если НАТО выиграет, нас прямо в лесу возьмут тепленькими. Потом ты домой отправишься, а я в концлагерь. А коли наша возьмет, фиг Украина отделится, придется воевать заодно.

Косяк подумал и решил:

– Да и хрен с ним!

Майор Афанасьев и капитан Дима Пикулин появились через час после обеда, розовощекие и оживленные. Залезли в кунг, покопались в бумажках, позвенели стеклянным, вышли – капитан нес туго набитый портфель, – и направились к нам.

Афанасьев достал нож, раскрыл его, полюбовался лезвием, закрыл и со вздохом протянул Косяку.

– Понял?

– Так точно, товарищ майор!

– Тогда вперед!

Косяк мигом преобразился. Он едва не подпрыгивал от возбуждения.

– Ты ведь умеешь не только веники вязать?

– Конечно, – сказал я, принимая нож.

Косяк сунулся в кунг за картошкой и громко присвистнул.

– Во дают! Гляди!

На столе появилась, откуда ни возьмись, стопка алюминиевых мисок. Четыре штуки. Не иначе, из столовой увели.

Я сел чистить картошку. Косяк ушел за водой. Вернувшись, он достал из кунга нашу канистру, опорожнил ее под дерево, понюхал горловину, выругался и ушел снова.

Когда набралось достаточно картошки, мы понюхали свежую воду из канистры, по очереди выругались, и я стал мыть картошку водой из чайника.

– Теперь гуляй, а я сделаю нам поджарочку, – сказал Косяк, забирая нож. – Или не гуляй, смотри и учись.

Я взял из кабины приемник и, объяснив, что сверху лучше видно, полез на крышу кунга.

Смеркалось. Косяк внизу колдовал над сковородкой, временами ахая и охая от наслаждения. «Нет, ты погляди! – кричал он мне. – Да ты спустись и понюхай!». «Верю, верю», – отвечал я. На крыше было слишком хорошо, чтобы разделять его кулинарные восторги. Привольно было.

Очень твердо ступая, пришли офицеры. Портфель капитана Димы Пикулина стал заметно тоньше. Афанасьев, поддавшись уговорам Косяка, посмотрел на еду и понюхал ее. Выразил одобрение. По тому, как медленно и вдумчиво он выговаривал слова, я понял: ББМ отстрелялась успешно и уже минимум дважды обмыла результат. Сейчас остальные, кому мы обеспечили прорыв, тоже отстреляются – и начнется.

Оставив портфель, офицеры удалились в лес и пропали. Вместо них явился посредник. Тоже посмотрел на еду и понюхал ее. И тоже исчез.

В темноте бачок на треноге, под которой билось пламя, выглядел фантастически – будто летающая тарелка на старте. Рядом нервничал Косяк: уже пора было раскладывать ужин по мискам.

Офицеры вышли к машине, ступая еще тверже, чем раньше, едва не строевым шагом.

– Готово? Давай! – скомандовал Афанасьев и полез в кунг.

Косяк снял с треноги бачок и поставил чайник, я принес миски.

На какое-то время в полевом штабе самоходно-минометного дивизиона воцарилась абсолютная тишина. Только в кунге через одинаковые промежутки времени негромко бурчали и звонко чокались.

На свежем воздухе любая еда вкуснее, но Косяк и вправду сумел из обычной картошки с тушенкой сделать нечто особенное.

Я жевал, подсматривая, как и чем живет лес. Почти однородный при свете дня, теперь он стал чересполосицей темноты и света, тишины и звука. Светлые полосы тарахтели дизелями на холостых оборотах, шумели музыкой, иногда взрывались хохотом. А полосы отчуждения были темны кромешно, и я думать не хотел, как товарищи офицеры их преодолевают, гуляя из штаба в штаб.