Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 33

— Настолько замечательной, что экспедиции уважаемого графа суждено, очевидно, пребывать только рядом с ее шатром. Граф вспыхнул.

— Девушка стоит того, чтобы вы поспешили ради нее в горы, — с любезной улыбкой он оборачивается ко мне, даже не взглянув на офицера. — Я называю ее тем именем, которым она величает нашего уважаемого лейтенанта.

— А именно?

Словесная дуэль меня заинтересовала: образ незнакомой мне девушки становился все ярче и определеннее.

— «Цветок пустыни», — с ядовитой насмешкой декламирует де Рюга.

Теперь краснеет Лионель, он бормочет.

— Местный обычай… Хозяева поют в честь гостя приветственную песнь…

Глаза графа злобно блестят. Это были странные глаза на странном лице. Теперь Лаврентий Демьяныч уже не казался мне Донкихотом. Он им был и еще… я посмотрел на помятое, истасканное лицо, и еще немножко мелодраматическим актером… провинциальным Несчастливцевым в роли графа, и еще… немножко Мармеладовым, не успевшим пропить деньги экспедиции, и еще, еще… Что еще-то? Разве Грушницким, ставшим археологом? Я напряженно всматривался в такое, по своему выражению, сложное лицо, и что-то главное, самое главное ускользало от определения… Где я видел такие же лица? На кого он похож?!

Услужливая память развернула передо мной бесконечную портретную галерею лиц, виденных мной на пространстве от Урала до Кордельеров и от Шпицбергена до Сахары. Я слушал болтовню графа и напряженно всматривался в проходившие предо мной призраки… Где я видел такие лица — слабые и наглые, неуверенные и дерзкие… Таких людей с манерами больших господ и одновременно создававших впечатление, что если хорошенько топнуть ногой — они вытянут руки по швам? Не то, не то… Глаза — вот главное, вот ключ!

Водянистые глаза были мертвы, если не считать порочного и злого выражения, временами оживлявшего их тяжелый взгляд. Это были глаза человека, много раз смотревшего на свою смерть и стоявшего с оружием над еще теплым трупом. Нужно убить, много раз убить — и тогда глаза человека станут такими… И вдруг кавалькада призраков остановилась: вот они, вот они, эти лица! Балалаечники и танцоры, официанты и сутенеры из бывших русских поручиков контрразведок — облезлые, жалкие, с поджатыми хвостами, но недобитые — и потому волки, все еще волки! «Нет, — думал я, с любезной улыбкой слушая графа, — ты — не Донкихот, ты — побитый и ободранный волк! И с тобой надо быть поосторожней!»

И пока Лаврентий Демьяныч, видимо, выполняя вчерашнее задание, на все лады расписывал красоту Тэллюа, а

Лионель, отвернувшись, делал вид, что дремлет, я слушал и обдумывал. «Он не похож на графа… Де Рюга? Не помню такой французской или итальянской фамилии… но она могла быть. Ведь был же, например, де Рибас, строитель Одессы; его именем там названа главная улица, и сам я долго считал, что Дерибасовская произведена от семейной фамилии какого-то хохла Дерибаса. Дерибас… Дери-бас… де Рибас… де Рюга… Де-рюга… Дерюга… Дерюга? Ну, да — Дерюга! Лаврентий Демьяныч Дерюга! Лоренцо Дамиана де Рюга — это остроумный перевод и маленькая фальшь в транскрипции в придачу к липовому титулу: кто не встречал в судейских хрониках Парижа или Берлина фон Огурцовых и де Башмачкиных. Сомнений нет: эврика! Дерюга, и все!» — я не удержался и рассмеялся.

— Вижу, вы довольны находкой Тэллюа, — Дерюга поднялся и протянул мне руку.

— Нужно быть довольным всякой находкой, дорогой граф! Особенно, когда делаешь ее в пустыне!

После обеда я пошел было отдохнуть, но вдруг вспомнил слова Лионеля о дуаре. Подумал, вздохнул и поплелся искать капрала. В самом деле, Сахара — это мертвое царство солнца и жары, какой смысл смотреть ее вечером? Не уподобляться же мне Лейфу, который поставил памятник своей глупости, назвав заполярную и ледяную страну Гренландией, то есть зеленой, только потому, что он попал туда в дни коротенького арктического лета…

— Простите, мсье, — остановился вдруг капрал, когда мы уже направились к воротам. — Нам нужно захватить еще одного спутника.

Он рысцой побежал к офицерскому домику и вернулся с вертлявой белой собачкой.

— Это — Коко, любимец господина младшего лейтенанта де Рэоля. Мсье де Рэоль желает, чтобы Коко водили иногда за стены прогуляться.

В руке у капрала болтались на шелковых ленточках щегольские ботиночки для грудного младенца — пара красных и пара желтых. Саид присел, пыхтя и обливаясь потом, стал надевать на собачьи лапки обувь.

— Зачем? Ведь будет тяжело идти!

— Конечно, на солнцепеке песок такой горячий, что собачка обожжет лапки. Без ботинок Коко и сам не пойдет, он уже ученый.

Крепость представляла собой группу построек и навесов, обнесенных высокими глинобитными стенами. Она казалась мне до крайности накаленной, но там все-таки можно было жить вне действия прямых солнечных лучей. Когда мы вышли за ворота, я закрыл глаза рукой — от нестерпимо режущего солнечного света, как будто бы мы летом вышли на улицу из прохладного полутемного дома. В лицо ударил обжигающий жар. Накаленный воздух пустыни струйками поднимался вверх, все кругом как будто шевелилось, дрожали близкие стены крепости, невдалеке извивались стройные стволы пальм, пошатывались дальние горы. Это движение было мертвым, оно лишь подчеркивало страшную безжизненность всего окружающего. Вот она, пляска Серой Смерти!

Сто шагов до становища показались длинной дорогой. Я тащился, неся на голове и плечах невыносимый груз солнечных лучей! Подошвы горели. Молча мы подошли к первому шалашу, разбитому в жидкой тени пальм. Слабый огонек тлел под ржавой консервной банкой, в которой варилась мутная похлебка. Оборванная женщина, сидя на корточках, терла горячим песком грудного младенца, отчаянно визжавшего не то от боли, не то от испуга.

— Купает ребенка, мсье, — пояснил капрал.

— А воды разве нет?

— Воды хватает только для питья. Каждый член семьи получает паек на день. Вода раздается всем вплоть до ребят.

— А если кто-нибудь от жажды сразу выпьет паек?

— Этого не бывает, здесь умеют ценить воду и с детства приучаются расходовать ее глотками.

— Ну, а если ребенок прольет свой паек?

— Невозможно, мсье.

— Полноте, Саид, ребенок всегда остается ребенком.

— Не здесь, мсье.

— Так может же лопнуть кувшин?

— Его владелец на одни сутки остается без воды.

— Даже если он ребенок? И никто ему не одолжит воды?

Мегарист пожал плечами:

— Гм, что значит «одолжит свою воду?» Я не понимаю! — тихо сказал он.

Женщина терла младенца, не поднимая головы.