Елена Кейс - «Ты должна это все забыть…» Страница 34

Я ничего не слышала тогда, кроме слов «из под стражи освободить». Освободить! Освободить! Освободить!!! Решение суда входит в силу немедленно! Но для меня — это завтра. Завтра мама должна быть со мной. Внутри у меня все горело. Было ощущение высокой температуры. Я схватила такси и понеслась к Лиле. Уже в такси, пересказывая про себя решение суда, повторяя его много раз, как припев песни, я вдруг осознала весь трагизм маминой судьбы. Они сняли обвинение по ст.88 ч.2. У них не было доказательств. И не могло быть. Они держали маму три года незаконно! Они обязаны были отпустить ее три года назад, семнадцатого мая 1975 года, когда вышла амнистия, приуроченная к Международному году женщин. Отпустить — и сохранить ей жизнь. Сегодня на суде это прозвучало как незначительная ошибка следствия. В конце-концов все могут ошибиться. Следователи — тоже люди. Люди ли?!

Приехала к Лиле, рассказала взахлеб. Всю ночь не сомкнула глаз. Утром чуть свет Лиля поехала на рынок купить овощи, фрукты, мясо, цветы. А я — на вокзал за билетами в Ленинград. Прямо с вокзала позвонила Гарри Лобби. Сказала, что через три дня мы уезжаем. Договорились встретиться на вокзале.

В десять часов утра, с билетами в кармане, я приехала в Лефортовскую тюрьму. Подошла к дежурному, дрожа от нетерпения. «Я — дочь Лейкиной Марии Львовны. Суд освободил ее из-под стражи», — скороговоркой выпалила я. На лице дежурного не дрогнул ни один мускул. Услышала односложное: «Паспорт». Я судорожно начала рыться в сумочке, соображая с трудом: «Причем здесь мой паспорт? Ведь не меня освобождают, а ее». Нашла. Подала. Окошечко захлопнулось. Как все это знакомо! Несколько минут длиною в вечность. Открылось. Тот же бесстрастный голос: «Никаких распоряжений не имеется». Паспорт передо мной. Окно захлопнуто.

Боже, что это? Куда бежать? Кому звонить? Выскочила на улицу. Телефон-автомат. Звоню Новикову. «Сергей Валентинович, здравствуйте, это…» Перебил: «Здравствуйте, Елена Марковна, я вас узнал». «Я звоню из тюрьмы. Маму не освобождают». И слышу спокойный и равнодушный ответ: «Я вам ничем не могу помочь. Дело вашей мамы закрыто. В настоящий момент я не имею к нему никакого отношения». Все. Он не имеет никакого отношения! Он свое дело сделал! Звоню прокурору. Гудки. Гудки. Гудки. Нет ответа. Я стою на улице. Мысли суетятся в голове. Одна набегает на другую. Я ищу выход из этого абсурдного положения. Бегу в тюрьму. Стучу в окно. Открылось. Почти кричу: «Проверьте! Вы ошиблись! Вчера был суд». И снова мускул не дрогнул. Может, их учат не шевелить мускулами? Голос звучит твердо, без модуляций: «Гражданка, мы не ошибаемся». У меня начинают дрожать ноги. Мысли возникают самые черные. Звоню адвокату. Он изумлен. Он сталкивается с такой ситуацией впервые. Ну почему все невообразимые ситуации должны случаться с моей мамой? Где конец этого страшного сна?! Я устала. Я устала страдать. Возвращаюсь в тюрьму. Она уже закрыта. Какая насмешка судьбы. Я хочу в тюрьму — а она закрыта! Какое несовместимое сочетание — тюрьма закрыта! Я еду к Лиле. Объяснять ей, что произошло, нет сил. Я ложусь и проваливаюсь в пропасть.

Утром еду опять в тюрьму. Тот же ответ: «Никаких распоряжений не имеется». Кто мне объяснит, что происходит?! Звоню Новикову. Вот ведь ирония ситуации — мне некому больше звонить. Он берет трубку. Он снова узнает меня по голосу. Но сегодня он почему-то в курсе. Как будто не было вчерашнего разговора. «Елена Марковна, приходите за мамой завтра к пяти вечера. В приемную тюрьмы». Я не задаю вопросов. Ответов на них не будет.

Я еду к Лиле. Мы жарим котлеты и печем пироги. Она берет на завтра «отгул». Она понимает — одной мне уже невмоготу. Назавтра приезжаем к четырем. Окошко. Паспорт. И ответ: «Ждите». Боже, неужели свершится?! Я неотрывно смотрю на дверь. Она железная и зеленая. Дверь открывается. Я вздрагиваю. Выходит человек в военной форме. Направляется ко мне: «Вы дочь Лейкиной Марии Львовны». Не спрашивает, а утверждает. «Пройдемте со мной, вас хочет видеть начальник тюрьмы». Ноги подкосились. Что еще?

Идем. Он впереди, я за ним. Поднимаемся по лестнице. Коридор. Окна. На окнах цветочки. Видно, начальник любит уют. Или цветы — это тоже по инструкции? Входим в кабинет. Высокий, мощный человек в военной форме посреди комнаты. Здороваемся. Он: «Садитесь». Я: «Спасибо. Я постою». Он делает несколько шагов вперед: «Я хочу, чтобы вы знали — мы не виноваты в состоянии вашей мамы». Кажется, что кричу, но слышу свой спокойный голос: «С ней что-нибудь случилось?» Он удивлен: «Никаких особых перемен». Меня не интересует сейчас ничего, кроме одного: «Я смогу ее сейчас забрать?» Он кивает полуутвердительно: «Чуть-чуть попозже. Она оформляет вещи».

Я села. Ноги не держали меня. Он тоже сел. Поднял телефонную трубку. Набрал три цифры. Произнес одну фразу: «Она здесь». Протянул трубку мне: «С вами хотят поговорить». Так вот для чего меня привели. Со мной хотят поговорить. Кто?! Беру трубку. Слышу знакомый до отвращения голос Новикова: «Вас можно поздравить, Елена Марковна?» Господи, ну не ради же поздравления он меня сюда вызвал. Отвечаю сдержанно: «Пока не с чем. Я еще маму не видела». Он — нарочито ободряюще: «Ну, осталось совсем недолго». Я молчу. Он тоже выдержал паузу: «Кстати, Елена Марковна, вы уже взяли билеты на поезд?» Отвечаю утвердительно. Он — голосом, привыкшим задавать вопросы: «Надеюсь, у вас двухместное купе?» Нет, купе у меня не двухместное. И он прекрасно знает, что такие билеты достать практически невозможно. Он сожалеет: «В двухместном было бы значительно удобнее». Я начинаю раздражаться. В каждом вопросе я жду подвоха. Отвечаю: «В следующий раз я обращусь к вам за протекцией». Он уловил мое раздражение. Он хороший психолог. Его не зря учили. Тон его меняется. Он переходит к делу: «Между прочим, Елена Марковна, я вам советую ни с кем на вокзале не встречаться». Как всегда мне казалось, что я готова ко всему. Но он застает меня врасплох. Я делаю вдох и отвечаю: «А я ни с кем и не собираюсь встречаться». А про себя: «Они следят за Гарри Лобби». Он: «Елена Марковна. Не надо играть со мной в прятки. Я советую вам ни с кем не встречаться». Нарочитый акцент на слове «советую». Это уже звучало как предупреждение. И строгое. Я выдавливаю улыбку и отвечаю: «Сергей Валентинович, зачем вы со мной говорите загадками? Я вас не понимаю». Голос его стал железным. На секунду мне показалось, что я снова на допросе и в его власти не подписать мне пропуск на выход. Страх к этому голосу я, наверное, передам по наследству. Он вошел в мои гены. «Елена Марковна, я вас предупредил». Все. В трубке гудки.

Начальник тюрьмы нажал кнопку. Вошел тот же военный. Ему приказано меня проводить. Как и куда мы шли — не помню. Вдруг сердце провалилось. Вижу стоит мама у какого-то прилавка и собирает вещи в узелок. Я — к ней: «Ма-а-ма!!!» Она взглянула, и на лице ее появился ужас: «Что ты здесь делаешь?» Господи, она ничего не знала. Они не предупредили ее! Она подумала, что меня посадили. «Мамочка, — обнимаю ее, плачу, — я пришла за тобой!» Она не поняла. Тихо сказала: «Меня куда-то переводят». Я хватаю узелок, хватаю маму и тащу к выходу: «Тебя никуда не переводят. Мы едем домой!» Она держит меня за руку и покорно идет. Покорно идет на свободу.