Василий Балакин - Генрих IV Страница 34

Герцоги Гиз, Омаль и Невер разъезжали верхом на конях по улицам города среди осатаневших от крови и насилия погромщиков и орали во всю глотку: «Убивайте, убивайте всех, так повелел король!» Тут и там можно было видеть телеги, доверху груженные нагими, вперемешку наваленными телами убитых мужчин, женщин, детей. Страшный груз сваливали в Сену, воды которой несли бесконечную вереницу обезображенных трупов. Всякого рода сброд вылезал из своих дыр на свет божий, предлагая собственные услуги католическим господам, головорезам Гиза или городской милиции. Лишенные чести и совести мазурики выбирали дома побогаче, не особенно заботясь о религиозной принадлежности их обитателей, чтобы безнаказанно убивать и грабить. Подонки общества похвалялись своими «подвигами», называя невероятное число собственноручно убитых за день гугенотов. Некоторые в своем изощренном садизме шли еще дальше: предоставляли своим жертвам убежище, получали с них выкуп, а потом избавляли их не только от имущества, но и от жизни. Таков был, как говорили, бизнес итальянского парфюмера Рене, по слухам, отравившего Жанну д’Альбре. Кощунственно изобретательным оказался выходец из Пьемонта Аннибале Коконна, который еще встретится нам: пообещав гугенотам сохранить жизнь, он требовал от них отречься от своей веры и перейти в католицизм, после чего приказывал заколоть их, наслаждаясь зрелищем предсмертной агонии новообращенных католиков.

К полудню первого дня резни члены городского совета Парижа, ужаснувшись открывшимся их взору зрелищем, пришли в Лувр умолять короля прекратить кровавую бойню. Но как можно было сделать это, не спровоцировав распоясавшуюся чернь на открытый мятеж против законной власти?

На следующий день, 25 августа, когда наметились первые признаки пресыщения кровопролитием, будто бы произошло событие, слух о котором с быстротой молнии разнесся по Парижу: на кладбище Невинноубиенных расцвел засохший боярышник. Это чудо с новой силой подхлестнуло рвение погромщиков. Говорили, что возвращение к жизни этого боярышника предвещает возрождение королевства, отравленного гугенотской ересью. Гизы со своими подручными посвятили этот день преследованию тех гугенотских вождей, кому удалось бежать из Сен-Жерменского предместья, в том числе видама Шартрского и Монтгомери, но, разочарованные и озлобленные, возвратились ни с чем.

26 августа состоялось заседание парламента, на котором появился в королевском облачении Карл IX, заявивший, что принятые им меры имели своей целью спасение государства. Он объявил, что все ранее издававшиеся эдикты о веротерпимости отменяются и отныне единственной религией в королевстве будет католическая, апостолическая и римская вера. Под страхом смертной казни Карл IX потребовал от Генриха Наваррского и его кузена Конде отречься от протестантизма. Для Генриха, с раннего детства неоднократно менявшего веру, не составляло особого труда в очередной раз проделать это и с готовностью согласиться «во всем повиноваться королю». Конде выказал больше упрямства. Он протестовал против избиения своих единоверцев, угрожал отомстить за невинные жертвы и заявил, что «перед одним только Богом подотчетен в своей вере и никакие угрозы не заставят его отречься от истины», чем вызвал сильный гнев Карла IX, назвавшего его бунтовщиком и сыном бунтовщика и пригрозившего удавить его, если он не отречется в течение трех дней. Впрочем, несмотря на шумные протесты, именно Конде первым заявил о своей готовности совершить отречение, которое и состоялось 12 сентября в присутствии папского нунция Сальвиати.

Король Наваррский хотя открыто и не перечил Карлу IX, повел более тонкую игру, заявив, что ему требуется время, дабы его наставили в католической вере. Все знали, что он в этом ничуть не нуждается, но просьбу его все же уважили, дав ему в наставники бывшего протестантского проповедника из Орлеана, обратившегося в католицизм после Варфоломеевской ночи, искренность покаяния которого резонно вызывала сомнение. Официальное отречение Генриха Наваррского состоялось 26 сентября 1572 года, а спустя три дня он присутствовал на мессе по случаю собрания капитула ордена Святого Михаила, как уже бывало однажды, еще при жизни его отца Антуана Бурбона. Наблюдавшая за этим Екатерина Медичи не в силах была скрыть ироническую улыбку, решив отныне держать зятя при дворе на положении пленника. Королева-мать надеялась, что он, пройдя через ужасы Варфоломеевской ночи, будет послушен и послужит противовесом вновь обретшим политический вес Гизам.

Достигла ли своей цели эта «постыдная кровавая баня» (по выражению императора Максимилиана I, тестя Карла IX)? Соответствующие приказы, довольно противоречивые по своему смыслу, отправленные губернаторам провинций, не были надлежащим образом исполнены, хотя в ряде городов (Тулуза, Руан, Бурж, Лион) жители последовали примеру парижан, устроив у себя резню гугенотов. Разброс сведений о числе жертв чрезвычайно широк, от пятнадцати до шестидесяти тысяч. Видимо, общее число погибших в дни и недели после Варфоломеевской ночи не превышает двадцати тысяч человек, включая Париж, где число жертв насчитывало от двух до шести тысяч. Колиньи погиб, король Наваррский и принц Конце оказались пленниками в Лувре, но многим предводителям гугенотов удалось ускользнуть. Более того, немало католиков из числа умеренных под впечатлением от случившегося перешло в протестантизм. Гугенотская партия, пережив нанесенный ей жестокий удар, вновь собралась с силами, воодушевившись ненавистью к коварному противнику. Зато репутация католической партии потерпела непоправимый ущерб. Маршал Таванн однажды заметил: «Дело сделано, опасность миновала, но пролитая кровь продолжает тревожить совесть».

Что касается Екатерины Медичи, то она вновь обрела власть над своим злосчастным сыном, избавившись от Колиньи, но зато, сама того не желая, сделала Гиза своего рода королем Парижа, подняв его авторитет среди католиков на небывалую прежде высоту. Придет время, когда он будет представлять для трона такую угрозу, какая никогда не исходила от бедняги Колиньи. Достойного противовеса «господам лотарингцам» теперь не было (Генрих Наваррский не в счет). Королева-мать собственноручно нарушила политическое равновесие, которое ей с таким трудом удавалось поддерживать.

В золотой клетке Валуа

Более чем трехлетний период, когда Генрих Наваррский оставался на положении пленника у Екатерины Медичи, был одним из наиболее интересных в его жизни, богатым романтическими приключениями. В эти годы завершилось формирование характера Генриха, все основные черты которого сохранятся до конца его дней.