Умберто Нобиле - Крылья над полюсом Страница 34

7.8. Неожиданный подарок

Как-то, вернувшись из Сализи, где находился ангар, я нашел на столе в моей прекрасной комнате в Гатчинском дворце маленький букетик изящных сиреневых цветов и записку: "Vera Makaroff offire les premieres fleurs du parc" [81].

Сначала я оставался в неведении, кто такая Вера Макарова; затем узнал, что это жена директора Гатчинского дворца и хранителя музея.

Еще тогда, когда я только приехал в Гатчину, синьор Макаров мне сказал:

- Это ваш дом. Мы постараемся сделать все возможное, чтобы вам здесь понравилось.

И верно, эти милые люди окружили меня вниманием. На моем столе все время появлялись свежие цветы, а однажды я обнаружил (хотя и не просил об этом) стопку прекрасно изданных итальянских книг.

Много часов провел я в полном уединении, в тиши большой комнаты с видом на парк. Никто не беспокоил, лишь изредка появлялась старая служанка и спрашивала, не нужно ли чего-нибудь, предлагала чаю. Это была маленькая женщина с лицом, изборожденным морщинами, и с прекрасными добрыми, почти материнскими глазами. Она заботилась о Титине и на своем языке вела с ней непонятные разговоры.

В последние дни я немного приболел, пришлось провести в постели один или два дня. Тогда меня охватила тоска - ведь я был вдали от дома, и рядом никого из близких. Добрая женщина понимала это, она заходила ко мне в комнату, стараясь предугадать мои желания. Однажды вечером, когда одиночество было особенно тягостным, она, поняв мои мысли, жестом, исполненным любви, взяла портрет моей дочери, стоявший на ночном столике, и стала внимательно вглядываться в ее лицо. До глубины души я был тронут порывом старой русской крестьянки, ибо знал, что мне, быть может, не суждено увидеть своих близких долгие месяцы, годы, а может быть, и никогда...

В канун расставания эти прекрасные люди умножили свои заботы. Вместе с ковром старинной работы мне подарили сшитые на заказ сапоги, которые я не снимал от Ленинграда до Теллера на Аляске. На дорогу мне приготовили разнообразные припасы, в том числе и лакомства, которые пришлись особенно по вкусу моим товарищам во время полета над Баренцевым морем.

В ночь перед нашим вылетом Макаровы, наверное, не сомкнули глаз. Утром они приехали в Сализи, чтобы проводить меня. Там же была старая служанка, которой хотелось напоследок приласкать Титину. Я обнял старушку, поцеловал ее доброе лицо и поблагодарил за все, что она сделала для меня.

7.9. В Академии наук СССР

Моя жизнь протекала между Ленинградом и Гатчиной. В Гатчине - за работой, в Ленинграде - на различных церемониях и конференциях, в которых я должен был участвовать. В Академии наук еще в первые дни после нашего прилета готовилось торжественное собрание. Меня просили назначить число. Я назвал 21 апреля.

В этот день открылась сессия под председательством уважаемого академика А.П. Карпинского [82]. В ней принимали участие славные представители русской науки. Выступали вице-президент В.А. Стеклов [83], профессор Ю.М. Шокальский [84] - президент Русского географического общества и профессор Н.А. Рынин [85].

В своей речи Рынин высказал мысль, что из-за ухудшения метеорологических условий успех экспедиции вызывает сомнение. Особенно большое беспокойство вызывали снежные бури.

- Задача, которую вы поставили перед собой, желая достичь полюса, восхищает нас и в то же время заставляет опасаться за вашу судьбу. Мы преклоняемся перед вашими дерзаниями и отвагой, но с мучительным беспокойством будем ждать вестей о вашем благополучном прибытии на Аляску.

Я много говорил с Н.А. Рыниным и с другими учеными, а также с пилотами. Все они в той или иной степени высказывали опасения, что оболочка дирижабля покроется толстым слоем льда или снега и мы вынуждены будем опуститься. Мне рассказывали о случае с привязным аэростатом, который, попав в облачность, стал быстро терять высоту из-за того, что стальной провод, связывавший его с землей, в считанные минуты покрылся слоем льда толщиной три-четыре сантиметра.

Кстати, я получил письмо от незнакомого мне человека, который подписался Федором Григорьевичем Гороховым. Из этого письма я привожу здесь наиболее существенное.

"Есть старая русская пословица: от хорошей жизни не полетишь. Когда же идет речь о полете на Северный полюс, то не имеет смысла этого делать, даже если жизнь плоха. Профессор Рынин написал в своих заметках о том, что волнует и меня: главная опасность, которая угрожает вам во время полета, это мокрый снег. Как вы без посторонней помощи освободите дирижабль от слипшихся пластов снега? Его вес во время сильного снегопада может достигать 40 килограммов на квадратный метр. Другими словами, ваш дирижабль станет тяжелее на много тонн, и это заставит его опуститься на землю.

Мое мнение: никто не должен жертвовать собой ради науки, которая не просит этих жертв. Человечество располагает пока еще достаточными ресурсами, чтобы жить. Нет необходимости искать дополнительные ресурсы в полярных районах. Такая необходимость может появиться лишь в отдаленном будущем, когда воздушные транспортные средства будут усовершенствованы и смогут иметь на борту весь необходимый и достаточно многочисленный персонал. Энергии людей, обладающих талантом, лучше найти менее опасное применение, чем эта экспедиция. Желаю вам всего доброго, шлю привет".

Как видно из письма, гражданин Горохов также был настроен весьма пессимистически относительно успеха нашей экспедиции. Однако позже, когда мокрый снег стал для нас реальной опасностью, мне вспомнились предостережения Горохова и русских ученых.

7.10. Отлет из России

Россию мы покидали почти в том же составе. Алессандрини, который, как я уже говорил, отстал из-за воспаления легких, догнал нас по железной дороге и присоединился к нам в Ленинграде. Вместо Куаттрини отправился советский журналист Петр Лебеденко, который хотел вместе с нами достичь Шпицбергена.

Попрощаться с нами пришли на взлетное поле итальянский консул, который в течение четырех месяцев по-братски помогал мне, и морской атташе в итальянском посольстве в Москве.

Здесь же находился военный атташе, который приехал экспрессом из Москвы, чтобы приветствовать нас и передать кое-что из одежды. В ангаре, куда я вошел, чтобы сделать последние распоряжения перед отправлением, ко мне неожиданно подошел какой-то человек и протянул руку со словами: "Я буду молиться за тебя". Он был очень взволнован, я также был глубоко тронут этим душевным порывом. То было моим последним реальным ощущением расставания с цивилизованным миром. Позднее, в Кингсбее, откуда отправлялись в неизвестность, я чувствовал только огромное облегчение, ощущение полной свободы.