Зиновий Каневский - Жить для возвращения Страница 34

Для заготовки дров, снега, льда и прочих бытовых дел нужно было прежде всего научиться езде на собаках. В отличие от Геденштрома мне собаки долго не расточали улыбок. Моя неумелость, нетерпеливость, досада на себя, как правило, оборачивались на псов. Да и наставники мои, Иван Васильевич и Тимофеич, отнюдь не были Сухомлинскими, они учили собак кнутом без пряника, пинали их ногами, заставляли до изнеможения работать в упряжке и не разрешали ни себе, ни мне поощрять персонально кого-то из трудяг. Ездовые собаки ненавидят любимчиков, всей стаей набрасываются на них, могут из ревности разорвать насмерть. Что ж, подобное отношение лодыря к труженику свойственно не только четвероногим.

Со временем я все же научился грамотно запрягать собачек в нарты и управлять ими с помощью свирепого и сильного вожака Громобоя. Тот ухитрялся прямо на бегу подкусывать халтурщика-соседа, который тотчас старательно натягивал лямку, чтобы через минуту вновь «расслабиться». На длительном привале и по возвращении на станцию я кормил их, кидая каждой собаке по куску мороженого тюленьего либо моржового мяса, решительно разнимал забияк, стегал кнутом упрямцев.

До чего же здорово было катить на собачьих нартах по снежному насту, по ровному морскому льду, хотя здесь, в Русской Гавани, такая «гладь» считалась редкостью. Свирепые зимние пурги оголяли земную и ледяную твердь, надували с подветренной стороны любого предмета, будь то жилой дом или одинокая бочка на берегу, плотные сугробы. Поэтому езда в санях обычно превращалась для седока в марафонский бег рядом с упряжкой. Разве что не приходилось впрягаться в постромки, а вот тянуть упирающихся, выбившихся из сил собак за собою, подталкивать нарты сзади — это было обыденным делом.

И все же разок-другой, по весне, мне удалось шикарно прокатить Наташу по льду бухты километров за пять, где на берегу стояли заколоченные еще перед войной домики бывшей промысловой фактории. В такие моменты я чувствовал себя властелином джеклондоновского Белого Безмолвия, не вполне, конечно, белого и отнюдь не безмолвного полярного пространства. И Наташе нравилось, что ее муж, горожанин и уж никак не супермен, неплохо справляется с норовистыми псами, заставляет их подчиняться своей натренированной занятиями на фортепиано руке! Даже когда, разнимая сцепившихся собак, я позволял себе рискованные словечки, то видел, что Натик, хоть и смущается, все же нескрываемо гордится мною. Мне мерещилось, что мое радостное возбуждение передаётся и «сучне», и в присутствии моей жены она ведет себя куда сдержаннее. Дескать, негоже «страмить» барина, коли он после долгой полярной ночи вывез в белый свет молодую барыню!

Бытовые заботы нередко, как и во всякой экспедиции, отодвигали работу по профессии на второй план. У меня же с этой работой сразу возникли трудности особого рода. Географ должен изучать географию, то есть местность, ее природу, для чего требуется осуществлять близкие и дальние походы, они же — маршруты. Делать это в одиночку категорически запрещено любому «члену коллектива». Дать же мне сопровождающего, пусть сменяющегося, начальник был не в силах, так как у всех сотрудников станции имелись свои обязанности, многочасовые вахты, тяжелые дежурства, и перерывов едва хватало, чтобы передохнуть — где уж там добровольно лазать по льдам и скалам! Наташа всей душой рвалась помогать мне, тем более, что была прирожденной маршрутницей, однако она стояла метеовахту, то и дело подменяла напарников во время общих, авральных, работ, раз в декаду целые сутки дежурила по кухне, обеспечивая очередной выходной настырной Клавдии Андреевне. Словом, уже в первые месяцы пребывания на станции выявились большие просчеты в добрых намерениях тех, кто волевым путем рискнул направить в Арктику географа-одиночку, хотя и высшей квалификации.

Я и сам понимал ущербность своего существования, все время чувствовал себя на станции, если и не лишним, то в любом случае малонужным (в имущественной ведомости станции швейная машинка и пулемет, оставшийся со времен войны, почему-то числились «малоценным инвентарем»!). Приходилось все время ломать голову над тем, как бы начать соответствовать чину.

— Турин, Турин, ко мне! Иди сюда, мой любимец, мой красавец, дай лапищу, лови сахар, бестия ты лохматая!

Читта принесла двоих щенят от Боцмана, самого элегантного пса в упряжке. Один сразу сгинул, а второй быстро окреп и уже в двухмесячном возрасте начал сопровождать меня в странствиях по горам и ледникам. Тогда-то он получил и кличку Турист, и арктическое крещение: провалился в ледниковую трещину, чудом удержался на снежном перекрытии и был спасен двуногим другом «путем вытаскивания за ухо». Понятно, что в тот день мы породнились с ним, и я полюбил его, как младшего брата. Он же платил мне довольно своеобразно. Регулярно выходил со мною в маршрут, радостно лизался по дороге, однако через два-три километра нагло усаживался на землю (на лед, на снег), требовательно поглядывал на меня в ожидании кусочка сахара и, получив оный, неторопливо, сконфуженно повесив пышный лисий хвост, удалялся на станцию, бросив старшего брата посреди северной пустыни.

Пес был могучий, похожий и на медвежонка, и на теленка, с роскошной шерстью, острыми когтями, исключительно ласковый и бесподобно ленивый. Будучи по происхождению и «профессии» лайкой-медвежатницей, Турист ни разу за все годы нашей с ним зимовки не атаковал зверя, не без оснований полагая, что дело это, так сказать, чреватое, и пусть уж рискуют другие! Однажды Наташа отправилась на метеоплощадку в сильную метель и вернулась едва живая от пережитого страха: когда она склонилась над очередным прибором, чтобы снять отсчет, кто-то ощутимо положил ей на плечи мощные лапы и жарко ткнулся мордой в ее затылок. Это был Турист, но Наташа еще долго не могла избавиться от ощущения, что целовалась с медведем.

Пока неслось короткое, всего-то месяц-полтора, лето, я пребывал в некоем «беспривязном» состоянии, наш начальник делал вид, будто не замечает моих экскурсий в одиночку по ближним окрестностям. Сперва я отходил от дома на три, пять, восемь километров, следуя вдоль берегов, затем стал все чаще забираться в глубь суши, ступив, в конце концов, ногой на ледник Шокальского. Чего уж там скрывать — я выходил на лед с замиранием сердца из-за грозных, замаскированных снегом трещин. Случай с Туристом, сорвавшимся в одну из таких щелей, естественно, не прибавлял энтузиазма. Когда же в августе снег практически сошел и почти все трещины обнажились, двигаться по льду стало неуютно из-за того, что отчаянно скользили ноги, специальной же обуви, горных ботинок с подковками («трикони», на языке альпинистов) у меня не было. Вообще из снаряжения был лишь один ледоруб, купленный нами в Москве по случаю перед самым отъездом.