Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом Страница 34

Несколько недель, проведенных Эвой в Испании, были в этой, в остальном довольно бесцветной, поездке самыми яркими днями. Куда бы она ни отправилась, ее с энтузиазмом встречали не только официальные лица, но и простые люди (такого воодушевления ей не пришлось больше увидеть вплоть до возвращения домой). Как и всегда, когда речь идет о тоталитарном государстве, трудно судить, насколько подлинным был этот энтузиазм. Разумеется, власти сделали все, чтобы расположить массы в ее пользу: в прессе и по радио превозносили ее женские достоинства, ее щедрость и набожность, а кроме того, без сомнения, имелись четкие инструкции организовать повсюду, где она появлялась, аплодирующую толпу; сама же она в свою очередь поддерживала народное ликование любезностью и щедрыми дарами (например, просила освободить двух узников, арестованных за то, что накануне ее прибытия подложили бомбу в здание посольства Аргентины в Мадриде, и предложила стать крестной матерью каждому ребенку, который родится за время ее визита). И тем не менее по большей части восторженные толпы привлекала ее красота, почти легендарная слава, которая уже стала окутывать ее имя, и тот факт, что она представляет (и столь адекватно!) страну молока и меда, в которую многие из этих людей мечтали когда-нибудь бежать. Правительственные чиновники, духовенство и знатные люди принимали ее с распростертыми объятиями, потому что за ней вырисовывались финансовые займы и огромное количество кораблей, груженных столь необходимой пшеницей; но беднякам ее присутствие обещало нечто большее, чем просто пищу. Она воплощала богатство обетованной жизни, земли солнечного света, где в городах до сих пор мостят улицы золотом. Только самые богатые аристократы испытывали обиду при виде снисходительной грации, с которой она дарила свою щедрость их беднякам и одновременно принимала их комплименты, и лишь немногие усматривали иронию в том, что она выбрасывала наряды, покрасовавшись в них всего лишь раз, будучи в стране, где голодало множество рабочих и крестьян, которых она, по ее словам, так сильно любила.

Существует анекдот о ее пребывании в Испании, упоминаемый в «Нью-Йорк таймс», который стоит вспомнить хотя бы потому, что в нем Эва предстает в лучшем свете. Когда она сказала Франко, что намеревается прислать ему корабль с пшеницей в качестве подарка испанскому народу, генералиссимус не смог скрыть удивления.

– Но, – запротестовал он, вероятно оскорбленный ее снисходительным тоном, – мы не нуждаемся в пшенице. У нас такой урожай, что сами не знаем, куда его девать.

Эва, очень хорошо знавшая цену подобных тоталитарных претензий, резко возразила:

– Почему бы вам не попытаться испечь из нее хлеб?

Она все-таки послала корабль зерна в дар испанскому народу, но ему пришлось еще долго расплачиваться за него, потому что с тех пор за всю свою пшеницу Аргентина запрашивала немыслимую цену.

Аргентина была вторым государством после Соединенных Штатов, на которое народы Европы взирали с надеждой, поскольку испытывали жестокую нужду в продовольствии и в займах, чтобы заплатить за него. И куда бы ни направилась Эва, ее принимали не столько как посланницу мира (как она хвастала), сколько как символ изобилия, и сам ее облик золотоволосой зрелости казался обещанием лучшего будущего. Как выразился один французский комментатор, «сколь ни красива мадам Перон, ее принимали бы еще лучше, если бы она была одета в мороженую говядину». Но все же голодные итальянцы или французы не видели в ее визите повода для того наивного оптимизма, который выказывали испанцы.

В Риме к приему Эвы не готовились столь тщательно, как в Мадриде, но посол Аргентины из кожи вон лез, чтобы встретить ее по достоинству: специально для нее целиком перестроили и заново меблировали апартаменты из двенадцати комнат (спальня была выдержана в любимом Эвой стиле – Людовика XV, обстановку дополняли живописный портрет Перона и полотно с изображением Христа), вход заново отделали мрамором, а на фасаде здания установили прожекторы – все это обошлось более чем в две с половиной тысячи долларов. Еще до ее прибытия к особняку стали подъезжать грузовики с цветами и подарками; невозможно составить список всех подарков, которые Эва получила за время своего визита в Европе, но в общей массе они, вероятно, переполнили бы корабельный трюм.

Однако толпа, собравшаяся в аэропорту, не превышала пятнадцати тысяч человек, и многие из них были правительственными чиновниками или представителями аргентинской колонии. Здесь не замечалось и следа того искреннего ликования, которым встречали Эву в Испании, и, несмотря на то что министр иностранных дел граф Сфорца и синьора Гаспери, жена премьер-министра, прибыли в аэропорт, чтобы приветствовать ее, встреча проходила уже не на самом высоком правительственном уровне. В Италии Эва уже не была официальной гостьей и ею занимались чаще жены высокопоставленных лиц, нежели они сами. Здесь, как, впрочем, и везде, куда бы она ни направилась, представители посольства Испании оказывались в первых рядах встречающих. И еще одно разочарование ожидало ее. Когда она появилась на балконе посольства Аргентины, крики «Перон! Перон!», звучавшие из уст редкой толпы в ритме устаревшего «Дуче!», были прерваны неожиданными возгласами: «Abbiamo fame! Мы хотим есть!» В дело пришлось вмешаться полиции, арестовавшей авторов столь неуместных жалоб. На следующий день главный церемониймейстер позвонил Эве, чтобы принести свои извинения. Как и Испания, Италия надеялась получить пшеницу, но она не собиралась с таким убожеством демонстрировать выдающейся гостье свои чаяния. Так что визит начался не слишком удачно.

В душе Эва надеялась, что эта поездка принесет ей еще больше почестей, чем посещение Испании, но этим надеждам не суждено было исполниться. Так же как награждение Крестом Изабеллы стало кульминацией ее визита в Мадрид, так и аудиенция, дарованная ей Папой, предполагалась в качестве главного события ее пребывания в Риме. По такому случаю она нарядилась в обязательное длинное черное платье, которое весьма соблазнительно облегало ее фигуру, а поверх завитков сложной прически набросила черную кружевную мантилью; на груди ее переливался синим и серебряным Крест Изабеллы – в принципе ее наряд был безусловно сдержанным, как и требовалось, но на Эве он превратился в нечто не слишком скромное.

Говорят (и это кажется вполне достоверным, потому что аргентинцы почти всегда опаздывают), что Эва, под руку с одноглазым принцем Алесандро Русполи, одетым в элегантные брюки-гольф, прибыла на встречу с опозданием в двадцать минут, и его святейшество с чувством собственного достоинства и в порядке наказания продержал ее в ожидании точно такое же время. Церковь не собиралась оставлять все свои дела для того, чтобы только почтить ее (разумеется, титул маркизы Эве предложен не был); аудиенция проходила в папской библиотеке и длилась полчаса – такое время обычно выделялось женам иностранных властителей. Папа поблагодарил Эву за щедрость, проявленную к итальянским беднякам, но с теплотой отзывался о дамах из Общества благодетельных леди, со многими из которых познакомился в то время, когда еще в сане кардинала принимал участие в религиозном конгрессе в Буэнос-Айресе. Эве, наверное, стоило больших трудов сохранить в тот момент благоговейный вид, ведь ей никаких похвал не досталось. Но, поскольку Эву никому не удавалось окончательно смутить, она заявила, что с удовольствием передаст все, что его святейшество сочтет нужным, Перону; на что Папа ответил с невозмутимой грацией, что он воистину был бы рад выказать свое расположение президенту Аргентины, но предпочитает сделать это официальным порядком. И в самом деле, на следующий день послу Аргентины был передан Крест Папы Пия IX (не самая высокая награда, какая имелась в распоряжении Папы) – для вручения его Перону. Эве его святейшество преподнес розы – обычный дар по такому случаю, и, после того как Эва представила ему свою свиту, компания отправилась восвояси. Не исключено, что в тот же день Эва посетила Сикстинскую капеллу и дворец Борджиа, а также и базилику Святого Петра, где она молилась (кое-кто предполагает, что она просила у Бога терпения), – экскурсии, которые, по общему свидетельству, являются немалым испытанием и для головы, и для ног, и говорят, когда Эва вернулась в свои апартаменты в посольстве, она сняла с себя туфли и бросила их в голову Альберто Додеро.