Михаил Манакин - Полковая наша семья Страница 34

Меня, к примеру, тогда очень встревожило поведение рядового Хадырова.

Вечером мы с Бижумановым пригласили его на беседу. Надо было выяснить, что происходит с этим бойцом, почему он, как нам показалось, струсил перед штурмом моста через ров, когда форт брали, почему так странно вел себя в уличном бою: спешил с открытием огня, стрелял наугад. Мы не могли понять, почему опытный солдат вдруг повел себя как растерявшийся новичок.

Ожидая прихода солдата, мы делились своими мнениями о нем.

- По-моему, в Хадырове что-то надломилось после ранения, - потирая крупной ладонью широкий лоб, рассуждал парторг. - В трудные минуты он стал прятаться за спины товарищей, избегать рискованных поручений. Сегодня, например, после обеда я собрал группу солдат и поставил задачу добраться к разбитым вагонам: там, когда немцы мост взорвали, осталось много раненых коров. Сколько мяса пропадает! Вот я и хотел побольше его спасти, вынести на берег. Назначил в эту группу и Хадырова. Так он ко мне чуть ли не со слезами: "Не могу я в воду лезть. Не умею плавать". По-моему, это очередная отговорка.

- Ну это ты, Бижуманов, зря, - возразил я. - Он же из-под Кизыл-Арвата. А там, по-моему, кроме песков, нет ничего. Даже обыкновенной лужи. Где Хадырову научиться плавать? Так что в этом случае я не вижу никакого криминала.

- Хорошо. Не будем про разбитые эшелоны и про мясо, - стоял на своем парторг. - Но перед рвом он струсил? Струсил. По своим открыл огонь? Открыл. Факты - упрямая вещь. Он потерял надежность. А это, сами знаете, чем обернуться может. Не лучше ли его убрать из роты, чтобы чего пострашнее не вышло. Помните историю с тем молодым лейтенантом? Там тоже один раз простили, второй раз особого значения не придали, а потом дорогой ценой расплачивались.

Да, был, к сожалению, у нас в полку такой случай примерно полтора года назад. В часть прибыл молодой офицер Михаил Т. В первом же наступательном бою некоторым показалось, что он струсил, во время атаки спрятался в воронку и притворился оглушенным. И хотя ему тогда крепко досталось от командира, но доказательств его малодушия стопроцентных не было. Да и верить как-то не хотелось: случай такой у нас - крайняя редкость. Но напрасно тогда не придали значения интуиции людей. Дело в том, что никто не хотел с Т. служить в одной роте. Остававшийся за командира полка гвардии подполковник Бережной узнал об этом, но после долгих раздумий все же пожалел человека, рассудив, что, мол, молодой, обстреляется. Хотя одни предлагали возбудить против Т. дело, другие - убрать из части. Убрать не убрали, но командовать людьми не доверили и перевели помощником начальника штаба.

Вскоре полк вновь пошел в наступление. Командиру полка в разгар боя потребовалось срочно передать боевое распоряжение в батальон гвардии майора Е. Генералова: телефонная связь была нарушена. Гвардии подполковник Бзаров вручил пакет лейтенанту со словами: "Срочно. Одна нога здесь, другая там".

В это время батальон Генералова, вырвавшийся далеко вперед, вел упорный бой. Враг наседал, казалось, даже обходил со всех сторон. Не имея связи, Евгений Иванович не знал обстановку у соседей, не знал, каков в данный момент замысел командира полка, и мучительно искал выход из создавшегося положения. А роты, перейдя к обороне, ждали его распоряжений...

В это время лейтенант Т. с двумя автоматчиками, быстро пройдя через боевые порядки других подразделений полка, на одном из участков встретился с сильным огнем фашистов. Попробовал в другом месте пройти - тоже натолкнулся на огонь. И дальше не пошел. Вернувшись назад, он доложил, что батальон окружен.

Неизвестно, как повернулись бы события дальше, какие бы потери понес батальон, если бы к Генералову не пробились разведчики во главе с гвардии лейтенантом Гавриловым. Офицер рассказал о создавшейся обстановке, о решении командира полка продолжать атаку на высоту Безымянную, для чего их батальону надо по сигналу трех красных ракет ударить вправо.

Боевой приказ Генералов выполнил. Что же касается лейтенанта Т., то он угодил под суд военного трибунала.

Случай этот тогда горячо обсуждался в полку. Все негодовали, возмущались поступком офицера, запятнавшего честь полка. И сейчас Бижуманов вспомнил об этом случае лишь потому, что боялся подобного повторения.

Осторожный стук в дверь прервал нашу беседу с Бижумановым. Гвардии рядовой Хадыров вошел как-то боком, неуверенно доложил о прибытии: тона за ним этого раньше не замечалось. Невольно подумал: "Наверное, чувствует за собой вину, переживает!" А вслух сказал строго:

- Проходи, Хадыров, беседовать будем. - Показал я ему на табурет. Вот гвардии старший сержант Бижуманов говорит, что ты проявляешь трусость и тебя надо отчислить из нашей гвардейской роты автоматчиков в пехоту.

Конечно, сейчас я сознаю, что с педагогической точки зрения это был далеко не лучший ход. Да и откуда нам было набраться педагогических тонкостей! Тогда все мы были молодые, горячие, опыта воспитания людей не имели. Я был убежден, что надо говорить с подчиненными открыто и сурово, как требовала фронтовая обстановка, как велел солдатский долг. В этом убеждении, надо сказать, было огромное преимущество, но...

Хадыров продолжал стоять. Только его натруженные солдатские руки беспорядочно перебирали побелевшую от соли и стирки гимнастерку.

- Ну что скажешь? Садись рядом.

Парторг хлопнул широкой ладонью по табурету. Хадыров словно не слышал слов Бижуманова.

- Ну и стой, если тебе нравится, - отмахнулся парторг.

- Ты же комсомолец, Хадыров, - исподволь начал я, понимая, что шибко круто мы взяли. - Вспомни, как мы бок о бок дрались во время рукопашной схватки. А помнишь, как тогда врывались в дом с мансардой?.. Ну тогда, в хуторе? И фашистский дот вместе штурмовали. Крепко ты дрался, молодец! И из госпиталя мы тебя ждали как бесстрашного героя, гвардейца. Верили, поможешь нам, командирам, воспитывать молодых солдат. А ты...

- Я не трус, - громко и с вызовом сказал солдат, и щека его нервно дернулась.

Мы с Бижумановым переглянулись, явно не ожидая от него такой вспышки.

- Так что же случилось? Не обижайся и объясни. В бой пойдем вместе, поэтому нам и не безразлично, что с тобой происходит. Ну садись... Поговорим, подумаем.

Насыр успокоился, сел, бережно развернул сложенный вчетверо листок, протянул его мне. Это было письмо. Судя по адресу, из Туркмении. Писала чья-то неуверенная детская рука.

"У меня было вас пять мужчин", - начал читать я и остановился.

- Это от мамы, - подсказал Хадыров, и я понял, что под диктовку пожилой женщины писала, видимо, если судить по крупным округлым буквам, девочка.

"У меня было вас пять мужчин, - начал я заново, - Отец и четверо сынов. И все погибли. Один ты остался, да и то лежишь в госпитале. Берегись, дорогой, не дай себя убить поганому фашисту. Если ты погибнешь, я не выдержу этого наказания Аллаха. Заклинаю тебя, береги свою жизнь для меня, для сестер..."