Драбкин Артем - Я дрался с Панцерваффе. Страница 35

Два орудия заменили, одно по износу ствола, другое из-за попадания снаряда. Всего за время моего пребывания в трех огневых взводах было списано более 12 орудий, но ни одно не раздавлено танком или брошено.

После нового года полк выстроился в колонну, мимо которой прошло в маскировочных халатах новое командование: командир полка, подполковник Бондаренко, комиссар Царюк и начальник штаба Холоденко.

Реку Вислу мы форсировали по льду. Остановились в поселке на дороге в Варшаву, которая лежала в развалинах.

Ночью на «студебеккере» я был в Варшаве, так как до этого получил письмо из дома, где большой друг моего отца просил меня найти его дочь, которая проживала там на Маршалковской улице, дом 2. Варшава была пуста и горела. Дом я нашел, но там никого не было.

Полк в составе танковой колонны двинулся по дороге, проходившей параллельно реке Висла в направлении города Быдгощ. Пленных было много. При въезде в Быдгощ колонна подверглась обстрелу из пулеметов и автоматов из придорожного поселка. Командир орудия, старшина Холецкий, развернул орудие и открыл огонь по чердакам ближайших домов, но был убит. После боя мы похоронили его у башни крепости. Под прикрытием подошедших танков колонна вошла город. Немцы не сопротивлялись.

Полк двинулся к городу Штетину. По дороге вместе с нами шли беженцы и гражданские разных национальностей, работавшие на немцев. Развернувшись у Штетина, полк вел огонь с закрытой позиции по мосту, по которому отходили из Пруссии немецкие войска. Вокруг наших батарей было очень много семей немецких беженцев, безоружных немецких солдат, потерявших свои части. Отношение с ними было мирное, они нас даже подкармливали и рассказывали, что Гитлеру капут, что с января в Берлине его нет, он не выступает по радио. Они очень боялись, слушая по радио Геббельса, что их всех отправят в Сибирь. После ликвидации этого узла обороны по понтонной переправе мы переехали Одер.

Последний бой с немецкими танками мы приняли в Померании под Дойч-Кроне. Нам было приказано занять позиции за фольварком Хлебово. Мой взвод замыкал колонну полка. Примерно за километр до фольварка колонна была встречена пехотинцами, которые махали руками и кричали: «Куда вы прете?! Там немцы!» Шедшие первыми батареи успели свернуть вправо от дороги и скрыться в лесу, а по нашей открыли огонь немецкие танки. Машины первого взвода, пытаясь съехать вправо от дороги, застряли в кювете. Я вылез из кабины и дал знак второму орудию съехать с дороги влево и занять позицию за буртом с картошкой. Там же занимало позиции подразделение «катюш», намеревавшихся открыть огонь по фольварку. Сам же проехал немного вперед, где виднелся съезд с дороги вправо от шоссе. Мы под огнем отцепили орудие, откатили его к лесу, заняв позицию между деревьями, сбросили ящики со снарядами. Впереди виднелась траншея, упиравшаяся одним концом в дорогу, а другим в озерцо. Наводчик, старший сержант Варлашкин, заметив, что в траншее полно немецких солдат, открыл по ней огонь, и те побежали, неся потери. Мы с Варлашкиным стали разворачивать орудие в сторону приближавшихся немецких танков, и в этот момент болванка оторвала ему ногу ниже колена. Я стащил его в канаву, наложил жгут из брючного ремня. Нога у Николая висела на сапоге, из которого текла кровь. Я взвалил его на спину и пытался оттащить от орудия, но тут подоспели ребята и потащили его дальше к «студебеккеру». Вернувшись к орудию, я увидел, как немецкий снаряд попал в одну из установок «катюши», и они, подрываясь, по очереди были уничтожены, там погибло и мое второе орудие с расчетом. В это время в проход между дорогой и озером в атаку на позиции нашей пехоты пошли немецкие танки и самоходки. Подпустив их метров на 200-300, я в борт сжег две машины, а остальные повернули обратно.

После разгрома танковой группировки в Померании наш полк маршем был направлен к Берлину. На наших глазах немецкая армия разваливалась. Повторялся наш 1941 год, но наоборот… Немцев так было много, что их уже не брали в плен, и они колоннами шли в неизвестном направлении. На этом марше наш взвод потерял командира орудия Масюка. Он стоял ночью на посту у дома, где находился командир батареи. Мимо него прошла колонна, и один из нее подошел к Масюку прикурить. Поняв, что перед ним немецкий офицер, он взял его в плен и завел в дом. Пока комбат допрашивал обер-лейтенанта, Масюк разбирался с отобранным у того парабеллумом и сам застрелил себя.

Во время подготовки наступления на Берлин окончательно решился вопрос о переформировании полка в тяжелый самоходный. Мы успели получить четыре самоходки ИСУ-152, «коровы», как их называли, и я стал командиром одной из них. Мы были приданы штурмовым группам, которые состояли из пехотинцев, саперов. Когда начались бои за Берлин, мы в составе штурмовой группы шли по улицам и в основном вели огонь из пулемета по открытым окнам верхних этажей и по подвалам. На нашем направлении сопротивление было разрозненное и слабое. 1 мая мы двигались к центру города по одной из улиц. Неожиданно нашу самоходку крутануло. Я вылез из люка, чтобы посмотреть, что произошло. Гусеница была сорвана взрывом снаряда или мины. В этот момент недалеко разорвался снаряд, и осколок ударил меня по коленке, разбив коленную чашечку и порвав связки. Я упал. Меня подхватили ребята и оттащили в подвал, где перевязали. Ребята наложили шину из двух палок, завязали их проволокой и попытались меня научить ходить с этим приспособлением. Но я не смог. В этом подвале я пролежал до вечера второго мая. Ребята бегали, помню, принесли сигары, французский коньяк. Потом притащили целый бидон. Говорят: «Мы тебе мороженого принесли». Дали ложку, я, когда ковырнул, попробовал – оказалась известка. Они сами не попробовали, перли-перли – мороженым угостить! Вскоре меня отвезли в госпиталь в Потсдам. Немецкие врачи сделали мне операцию и вставили протез коленного сустава. После излечения я был демобилизован в 1946 году из рядов РККА по статье 1А. Ходить я мог, только опираясь на палку.

Пришел в свой институт. А мне говорят: «На тебя данных нет, что ты у нас учился. Мы эвакуировались, все потерялось». – «Простите, что же мне делать?» Пришлось заново сдавать вступительные экзамены. И надо сказать, что, к своему удивлению, хотя прошло четыре года, я их сдал. Окончил Московский инженерно-строительный институт им. В. В. Куйбышева, проектировал и строил в электронной, затем в авиационной промышленности многие оборонные предприятия по всему Союзу.

Какое было отношение к инвалидам войны? Это был тяжелый период. Люди без рук, без ног побирались в электричках. Пенсия была маленькой. Семьи отказывались от калек. Приходилось слышать упреки: «Зачем вернулся? Ты должен был там погибнуть, а ты пришел». Столько ненависти было, откуда только, я не понимаю. Первое время после войны фильмы снимались только о генералах, совершавших невероятные подвиги. Вот ты спрашивал, как я отношусь к фильмам «На войне, как на войне», «Горячий снег». Как к детективу, как к историческим романам. В них нет ничего из того, что было на самом деле. Ну посуди сам, как можно было поставить орудия в ряд, как это сделано в фильме Бондарева? Танки с флангов бы зашли и подавили бы их. Они же не смогут через друг друга стрелять! Генерал ходит, ордена раздает – галиматья! У нас командир полка, и тот не показывался. Даже комбат старался метрах в трехстах с машинами находиться.