Александр Чудаков. - Ложится мгла на старые ступени Страница 35

ООН

Гурка только мельком взглянул на Антона; момент был ответственный: он медленно-медленно стягивал веревкой концы толстой, уже безкорой палки-заготовки, только что вытащенной из огромного кипящего чана. ("А дуги гнут с терпеньем и не вдруг", - подумал Антон.) От белой выструганной заготовки шел пар, видимо, она была очень горячая, потому что, взогнув ее и завязав узел, Гурка долго дул на свои красные руки.

- Как живешь, Гурий?

- Как все.

- А все как?

- Кто так, кто эдак.

- А кто эдак?

- Да тот, кто не так.

- А тот, кто так?

- Ну, уж он не эдак. Он всегда уж так, ох как так!

Антон замолчал.

Гурий умел все. Его ивяные вентеря, напоминавшие изяществом конструкции башню Шухова, служили годами, на санках его работы каталось три поколения детей всей Набережной. С соседей и знакомых Гурка денег не брал, за что жена Поля, дочь купца Сапогова, его ругала. Но Гурка считал - неудобно.

Еще в школе Антон пробовал научиться у него плести лапти; Гурка терпеливо разъяснял разницу между русским глубоким и удобным круглым лаптем и мордовским, мелким, об осьми углах. Показал, как драть лыки.

- Лыки драл, куда клал? - сказал Антон.

- Чего? - не понял не знавший напечатанного фольклора Гурка. Учил Антона, как действовать главным орудием лаптежного производства, называвшемся кочедык.

- Как? - холодея от восторга, переспросил Антон.

- Кочедык, - повторил Гурка и стал показывать, как низать и накосую затягивать петли. - Правильно затянешь - лапоть будет что твоя галоша. Знаешь, как мою работу отец проверял? Нальет воды в пятку, ежели пропускает - сапожной колодкой по башке, за то, что матерьял спортил. Берешь эту штуковину…

- Какую?

- Кочедык. Заперво заводишь его внутрь…

- Кого?

- Да кочедык, мать твою, - потерял терпенье Гурка.

Не мог же Антон объяснить ему, что больше всех лаптей вместе взятых, настоящих и будущих, ему нравилось само слово и то, как Гурка его произносит, выдвигая на последнем слоге вперед челюсть, при чем обтягивался кожею и заострялся его кадык - тоже хорошее слово, но попросить произнести его совсем уж не было никакого повода. Обучение лаптежному мастерству на этом закончилось.

Всему Чебачинску Гурий был известен как тот, про кого знают в ООН. Работал он на водокачке железнодорожной станции. Дал по мордасам наезжему инспектору-начальнику, тому самому, которому когда-то по этому же месту съездил бедолага Татаев. Никита-кочегар как-то по пьянке намекал, что он, Никита, тоже приложил к этой ряшке руку, но свидетелей не было, и дело продолжения не имело. "Заинтриговали вы меня вконец, - говорил Гройдо, - что за рожа у него такая, притягивает, нет сил удержаться?"

Гурку уволили. На водокачке он всю жизнь работал на насосах, больше насосов нигде в округе не было. Гройдо говорил, что Гурку уволили незаконно, что за мордобой проезжий ревизор должен был подать на Гурку в суд, а к службе это отношения не имеет.

Никита посоветовал Гурке писать в ООН, недавно организованную. Разговор происходил в котельной. Сначала Никита прошелся насчет начальничка в закон его мать, чтобы его могила х..ми поросла, чтоб его бабушка ежа против шерсти родила, в прабабушку, Богородицу и Бога душу мать, священный синод и матушку Екатерину… Антон подумал, что кочегар начал Загиб Петра Великого, где все упомянутые были уравнены в едином потоке, и что сейчас пойдут святые, всехвальные апостолы и благовенчанные цари, - но Никита, пожелав напоследок, чтобы Гуркину начальнику шакалы яйца отгрызли, остановился и перешел к делу.

- Прямо в ООН, - горячился он, и его единственный глаз сверкал в отсветах топки. - Приняли Декларацию прав человека? Приняли. Ты что, не человек?

- Человек, - соглашался Гурка.

- Так пусть тебя и защищают! Они должны защищать всех!

- Не смогут, - подумав, возражал Гурка. - Если всех взять… в одном Карлаге тут, у нас, почитай, тысяч тридцать.

- Хорошо, - соглашался Никита. - Но одного-то - смогут?

- Одного, пожалуй, потянут, - соглашался Гурка. - Да разве до их добересси? Как послать?

- Ты давай, что’ послать. Его отец, - Никита мотнул головой в сторону Антона, - напишет. А дальше - не твоя забота.

Никита слов на ветер не бросал. У него был канал в свободный мир - сын его друга, кочегара с того же броненосца "Ослябя", моряк, жил в Одессе и ходил в загранку.

- Ермолай мне не откажет. Вместе в Цусиме полоскались. Уговорит сынка.

Письмо было написано, но адрес? Бывалого матроса Никиту и это не смущало.

- Да просто: Нью-Йорк, ООН - по-английски. Пусть Антон у своей англичанки спросит. Один раз, давно, когда ножей не знали, х.… мясо рубили, одним словом, при Николашке еще, ждали мы прохода через Суэц, было дело с одним нашим матросом. По пьянке. Ну, не отпускают его из полиции - и все. К командиру корабля - нельзя. Мы сами, матросы, попросили мичмана написать на бумажке: дескать, где резиденция английского генерал-губернатора. И с этой бумажкой - по городу. Отыскали! Генерал-губернатор-то один. А ООН - одна на весь мир. Найдут.

И нашли. Из ООН обратились к Председателю Президиума Верховного Совета Швернику, в обком пришла телега за подписью Горкина - секретаря Президиума. На месте сначала не разобрались и на всякий случай Гурку арестовали - Поля, его жена, вся зареванная, прибежала к Стремоуховым ночью.

В НКВД у Гурки спрашивали две вещи: кто написал письмо и как его отправили в Нью-Йорк. Но Гурка был к обоим вопросам готов и отвечал, что сам написал, а письмо опустил в почтовый вагон поезда "Караганда - Москва". Ему не поверили, но он стоял на своем, как партизан. А когда отпустили, то в это тоже никто не поверил - уже дома. Соседи, все отбывавшие по пятьдесят восьмой и пять или десять "по рогам", квалифицированно разъяснили, что собрать в узелок, он потом с месяц висел у печки в Гуркиной избе. На работе Гурия восстановили - в это тоже никто не верил. Ходил даже слух, что начальника, кому врезал по замордку, уволили, но профессор Резенкампф, у которого как теплотехника были большие связи в депо, утверждал, что это неправда.

- Зайдешь в избу, Антон? - сказал Гурий. - Выпьем.

- С утра?

- А что? С утра выпил - весь день свободен.

- Спасибо, Гурий, в другой раз. Тороплюсь к Атисту Крышевичу.

- А, к дипломату, Артисту Крысовичу! Сходи, сходи. Отчетливый мужик. Кофеем напоит. В Европах бывал, кофе делает хороший, крепкий, как рельс.

Гимн Советского Союза

Атист Крышевич попал под Караганду, в Карлаг, а через десять лет, получив еще пять по рогам, - сначала в Степняк, а потом в Чебачинск. С молодости он был на дипломатической работе, больше ничего не умел. Правда, вскоре выяснилось, что нужны его языки. Он их и преподавал в местных школах - где какой требовался: английский, немецкий. Преподавать, впрочем, он тоже не умел: никак не мог взять в толк, как человек, учивший язык с пятого класса, к десятому не может составить самой простой немецкой фразы; его это приводило в страшное недоуменье - с чего начинать, чему учить; к тому ж он не знал, как учить, в чем простодушно и признавался, говоря, что не имеет представления ни о каких методиках.