Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 35

Тут вскоре меня выпустили, и, правду сказать, я так была занята… так увлечена службой и успехами на сцене, что, право, все любви вышли из моей головы. Я всецело отдалась искусству и была обременена ролями! Только еще повторю, что, по ненависти и зависти ко мне Н. В. Репиной, мне только случайно попадались первые роли. Репина сама была прекрасная артистка и потому понимала, что, играя первую, блестящую роль, для нее выгоднее, чтобы и др. роли исполнялись хорошими артистами, поэтому если где случалась вторая женская роль, то всегда мне ее отдавали — для лучшего ансамбля.

Гать Репиной была очень дружна с моей матерью, бывало, придет и рассказывает: «Ох, матушка, Марья Михайловна, как моя Надя-то не любит твою Парашу! Вчера я ночевала у них и слышу, после спектакля приехали они и сели ужинать… а твоя-то что-то хорошее представляла… так Надя весь ужин ругала Ал. Ник., зачем он ей дал такую роль?..»

А другие, зная ее ненависть ко мне, пользовались ею таким образом: бывало, придет (так делала одна мать по вступлении ее дочери на сцену — кроме подарков, приносимых всеми и отовсюду, она как лучший дар для Н. В. приносила клевету на меня), начнет плакать и причитать: «Бесценное вы наше сокровище! добрая Н<адежда> В <асильевна >! сжальтесь над моей бедной девочкой!., только что вступила… еще не привыкла… разумеется, делает ошибки… а Пр. Ив. нарочно сядет вперед на репетиции, смеется и конфузит ее!» Этого порока за мной никогда не бывало. Я так любила искусство, что радовалась всякому новому таланту и всегда старалась сказать доброе, полезное слово! Эта привычка, по-моему, хорошая, а люди говорят— дурная! «Что вам за дело — кто бы, что бы ни делал, до вас не касается — вы и молчите!» Согласна, и даже знаю, что слово — серебро, а молчание — золото. Но все думается, что добрым словом — сделаешь доброе дело… а иногда выходит наоборот.

Вот однажды, когда эта матушка пришла к Репиной и за обедом клеветала на меня, Верст, и вздумал вступиться, бьш убежден, что этого никогда не было, и желая успокоить мать, но Н. В. так разозлилась, что пустила в него тарелкой! Тут же сидела ее мать, все это видела… и прибежала к моей — просить, чтобы она уговорила меня не смеяться над С. и тем не вредить себе по службе. Моя умная матушка была уверена, что этого никогда не было, и передавала мне подобные катастрофы только для шутки.

Недолго пришлось мне погулять вольной пташечкой… недолго пришлось Верст, и Реп. заманивать и опутывать меня сетями, которые я очень видела, понимала и не вдавалась в них. По выпуске из школы — Репина сделалась очень нежна ко мне: бывало, в театре, всегда попросит меня в свою ложу, а мы без церемонии сидели и в галерейке, что над царской ложей. А если хорошая, новая пиеса — как оперы «Роберт-Дьявол», «Аскольдова могила», «ком<едия> «Ревизор» и др., когда надо купить билет, то я всегда сидела в местах за бенуарами. Там и одеваться парадно не надо, и кушать фрукты и конфекты не стыдно… А сидя в ложе Репина, нам беспрестанно подают то то, то другое… И когда скажут, что это от Потемкина или другого лица, ухаживающего, но не любимого мною, — я всегда велю благодарить, раздам все присланное и сама ни до чего не дотронусь.

Увы! в это время я и не подозревала, что сердобольный дедушка начал уже сильно ухаживать за мною… и, как я после слышала, что Потемк. очень злился, видя, что его угощения я передаю между прочими и Орлову, который, в антракты, приходил к маме в ложу: «Уж давала бы другим, а не этому жеребцу, который хочет жениться на ней». И многие это говорили, а я и ухом не вела! Наконец, как теперь помню, это было в июле 1835 года, просит меня к себе наша инспектриса Ел. Ив. де Шарьер. Начинает говорить мне, как она всегда меня любила и любит!.. Как она боится за меня, слыша и видя, какие опасности окружают меня!.. «Твои родители люди посторонние, они не видят, как тебя, молодую, неопытную, стараются заманить в сети и погубить, как гибли — многие! ты сама это видела и знаешь. Я всегда радовалась, что у тебя был жених, которым я всегда считала Щепина. Жаль, что он по выходе из школы переменил свои мысли!.. Впрочем, для тебя он не блестящая партия. Тебе надо человека умного, солидного, дворянина, чтобы при случае он всегда, везде и во всем мог защитить тебя!.. Что ты думаешь об Ил. Вас. Орлове?..» — «Да он наш дедушка!» — «Ну да, когда ты была ребенком — он был твой дедушка; а теперь тебе 18 лет, ты уже девушка — невеста, и мне бы очень хотелось, чтобы ты вышла замуж пораньше. Ты знаешь, сколько погибло подруг твоих… Конечно, понимаешь, как и тебя стараются уловить и соблазнить!., я все слышу и знаю, но уже помочь и остановить не могу. Родители твои не знают нашей закулисной жизни; твой брат очень еще молод… ветрен… да я слышала, что он в Петербург и за границу собирается?.. Кто же тебя поддержит? Я всегда любила тебя, как дочь, и желаю тебе — счастия в жизни!» Я, подумав, отвечала: «Я знаю, что И<лья> В<асильевич> хороший человек, но говорят — он пьет и очень сердит?..» — «Может быть, но любя тебя, он, конечно, переменится». Туг я призадумалась… и хотела сказать, что у меня есть и еще женихи… да посовестилась и не хотела, чтобы она считала меня за ветреную девушку. А между тем с детства я привыкла ее любить и слушаться. Покуда мы рассуждали да раздумывали — Ил. Вас. не дремал. Он и прежде бывал у брата, а тут сначала кого-то подослал, чтобы предупредить родителей… да вслед же за посланным и сам явился к ним, в то самое время, как я была у Ел. Ив. Так что по возвращении, еще не опомнясь от ее предложения, — меня дома начинают спрашивать: буду ли я согласна выйти за Орлова? И, как благоразумные и добрые родители — говорят просто: «Мы не знаем ваших театральных дел, но слышим и видим, что совершается много нехорошего! В тебе мы уверены, ты девочка не глупая; понимаешь, что хорошо, что дурно, да и нас не захочешь огорчить и оскорбить. И нам приятно бы видеть тебя пристроенную за доброго человека! Но еще повторим — не зная хорошо ни его, ни других женихов — предоставляем все на волю Бо-жию и на твой собственный выбор». Тут многие стали мне советовать, соблазнять его дворянством; Ел. Ив. де Шарьер приезжала к моим родителям, уговаривала их; сам И. В. разыгрывал такого влюбленного, что тошно вспомнить!.. Все это началось и происходило в конце июля 35-го года. Может быть, несмотря на девическую гордость, я решилась бы спросить единственного человека, которого я любила, Щепина, но кроме наговоров, которые мне были на него сделаны, — в это время его не было: он уехал в Нижний, на ярмарку. И вообще, Верстовский, чтобы отвлечь от меня, почти не отпускал его от себя, дал квартиру в своем доме… да в то же время выдумывал разные нелепости и клеветал на меня, как мне сказал Щепин уже после моего замужества. Обстоятельства так сложились, так меня все и все отуманили, что я, никому не отвечая ни да, ни нет, выпросила позволения у родителей поехать к Пр<еподобному>