Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 35

Ошалелый от зноя Коко, еле волоча свои щегольские сапожки, заковылял к воде; он дышал с трудом, часто-часто, длинный сухой язык болтался до земли. Пес встряхивался и снова лез в струю, а люди, серьезные, неподвижные, молча ждали. Их лица не выражали ничего, лишь на длинных тощих глотках то здесь, то там было видно движение судорожного глотка, да один-два человека переступили с ноги на ногу. Было удивительно тихо. В давящем безмолвии слышались звук падающей воды и счастливое ворчание собаки. Наконец Коко закончил. Все вздохнули, началась раздача. Каждый жадно допивал остатки старого запаса и набирал новую воду — медленно, с деланной неловкостью, стараясь возможно дольше подержать пальцы в холодной воде, набирал «с верхом», затем отходил на шаг, вытягивал губы и осторожно отхлебывал, не роняя ни капли, потом молча отходил в сторону, растирая лицо влажными прохладными ладонями. Скоро прошли все до одного, и воду закрыли, не одну минуту толпа глядела на блестящую струю, и я никогда не забуду выражения лиц и глаз, молча кричащих о ненависти, общего вида людей, всю эту потрясающую сцену: пылающую зноем пустыню, покрытые пылью чахлые пальмы, шалаши и навесы из тряпья и сухих ветвей, горстку тощих оборванцев и воду, воду, блестящую, сверкающую, кристально чистую, холодную, как лед. Разговоры стихли, ни одна рука не поднялась отогнать назойливых мух… Все окаменели. На изможденных лицах не было ни возмущения, ни озлобления, ни даже, странно, да, даже страдания не было видно, но только одно глубоко серьезное, сосредоточенное внимание. Не отрываясь, не мигая, не дыша люди стояли и смотрели… Загипнотизированные, потерянные… Потом струя стала ослабевать, упало несколько капель — и всё. Страшное представление кончилось. На десятках голых шей я опять увидел судорожное движение глотка, люди тяжело перевели дух и вдруг очнулись: с гиком и смехом все бросились к мокрому песку. Минуту в свалке каждый старался схватить горсть и провести холодной влагой по лицу и груди. Но песок был сразу взрыхлен и высушен зноем пустыни. Еще минута — и люди уже бредут в шалаши, молча, понурив голову, лениво…

Чтобы освежиться, мы вышли на край становища. Каменистая долина искрилась и пылала. Все было пусто и безжизненно.

— А это что? — я указал на остатки каких-то стен. — Разве крепость стояла раньше в том месте?

— Нет, мсье, здесь находились постройки туземцев.

— Какие постройки?

— Тут скрещивались два больших караванных пути. Место было людное, торговое. То, что вы изволили заметить — фундаменты домов.

— Куда же они делись, дома? Почему их нет?

— Я уже докладывал…

— Да, да, все ясно.

Мы подошли ближе. Часть стен была сложена из глиняных кирпичей, часть вылеплена прямо из глины. Ни травинки, ни обломка дерева, ничего. Горячие камни. Прах. Желая определить размеры дома, я вошел в лабиринт развалин и начал шагами обмеривать фундамент. Потом остановился, пораженный неожиданным зрелищем.

На груде красных раскаленных камней сидит человек. Сквозь дыры халата виднеется измученное пустыней тело — скелет, обтянутый темной, точно обугленной кожей. Подобрав под себя грязные босые ноги и закрыв глаза, слезящиеся от нестерпимо яркого света, человек обеими руками держит пыльную серую палку — засушенную солнцем дохлую змею, и медленно грызет ее с одного конца. Человек весь красно-серый от пыли — волосы, лицо и одежда. Крупные капли пота стекают с его лба и щек и оставляют полосы на темной и опаленной коже. Увидя нас, он замирает, не выпуская добычи из серых, запекшихся губ.

— Что он тут делает?

— Кушает, мсье.

— На таком солнцепеке?

— Наверное, спрятался.

— Зачем?

— Боится, что отнимут. Старик пожрет и выйдет к своим.

С тех пор прошло немало времени. Многое мне довелось увидеть. Память загружена новыми яркими образами, и Сахара отодвинулась в неясную даль. Но когда я вспоминаю ее, мне в голову приходит не океан горячего песка с дымящимися по горизонту белокурыми волнами, не плоская равнина черного «загорелого» щебня и уж, конечно, не слащавые красоты пустыни, вроде трехсот тысяч пальм оазиса Танзер или безумно-синей глади Мельрира. Есть образы, подавляющие воображение и остающиеся неизгладимыми на всю жизнь. Сахара для меня — это раздача воды под стенами крепости и старик, серыми губами жевавший сухую змею на развалинах былого города.

Размышляя над виденным в дуаре, я не спеша обтирался холодной водой, стоя посредине комнаты. Вдруг из окон посыпалась резкая, захлебывающаяся дробь пулеметных очередей: трата-та-та… трата-та-та… Печальные мысли так захватили меня, что от неожиданности в голове вдруг пронеслось: уж не Лаврентий ли начал какую-нибудь штуку?! Наспех одевшись, я выскочил во двор.

На плацу оживление. Солдаты все с оружием, тащат пулеметы, патронные ящики, ведут ослов.

Что такое?

Я побежал к домику лейтенанта. На веранде Лионель в походной форме, какие-то пакеты и оружие.

— В чем дело?

— Готовимся в поход. Через час вернется взвод младшего лейтенанта де Рэоля, и на смену отправлюсь я.

— А стрельба?

— Проверяют… Да что вы так взволновались? Садитесь сюда! Я хотел уже идти к вам прощаться, дорогой ван Эгмонт. Диула, ужин на двоих, и поторопись!

Лионель тщательно проверяет и укладывает вещи — компас, бинокль, карты, оружие и документы. Диула уже заготовил провизию и воду. Я лежу в шезлонге.

— Помните, — говорит лейтенант, продувая дуло пистолета, — как утром вы приглашали меня лететь в Париж? Теперь я прошу вас сделать то же — ведь хорошо перед выходом в обход мертвой зоны заглянуть домой! Расскажите что-нибудь приятное!

Печаль, навеянная Сахарой, уплывает вдаль, уступая место образам близкого и теперь такого далекого прошлого.

Я поудобнее устраиваюсь в кресле, с чувством делаю несколько затяжек и неспеша завожу рассказ.

— Года два тому назад в чудесный летний день мне довелось попасть в Версаль. Моему приятелю, только что приехавшему в Париж, хотелось осмотреть дворец, и он захватил меня в качестве проводника. У входа мы натолкнулись на группу туристов и присоединились к ней. Вы знаете такие группы: юркий гид, скороговоркой выкладывающий заученные тексты, и обычный состав слушателей: англичане в серых грубых штанах, японцы с фотоаппаратами и улыбками, молчаливые рослые шведы, один всклокоченный испанец и нас двое. Необычным было лишь присутствие маленькой седой дамы и ее молодой дочери, потому что обе они были француженки. Дочь с рассеянным видом смотрела в пространство — она, как и я, уже бывала тут и играла роль проводника, а мать, как видно, приехавшая из провинции, держала в руках путеводитель и вполголоса вычитывала оттуда объяснения чудесам, мимо которых мы проходили. Когда кто-нибудь из иностранцев от восхищения вскрикивал, то дама гордо выпрямлялась и бросала девушке многозначительный взгляд.