Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 Страница 35

30 июля 1927. Суббота

Слава Богу. Все страхи напрасны. Скорее бы Юрию сообщить об этом. Жизнь снова прекрасна.

Сейчас поймала себя на мысли: я не люблю субботы потому, что Мамочка рано приходит. С Папой-Колей мы можем просидеть тихо и мирно весь день, а с ней как-то сразу же начинается ссора. Говорить нам не о чем. Говорить о многом нельзя, и обе мы это чувствуем. Вдвоем нам бывает тяжело.

31 июля 1927. Воскресенье

Вчера у нас с Юрием был такой хороший вечер. Встретились на студенческом собрании, но оттуда сбежали: невтерпеж стала эта игра в парламент. Сначала посидели в «нашем» кафе, потом отправились в Ротонду. В Ротонде Юрий встретил двух приятелей, один из них художник Исаев, которого он не видел чуть ли не год. Вернулись с последним поездом. Но, главное, это сознание, ощущение миновавшей опасности. Бедный Юрий, что он перенес за эти дни. Но эти дни, эти тяжелые переживания нас еще больше сблизили.

Сегодня ходили в лес. Пошли налево, и пришли в Шавиль. А на обратном пути, идя мимо Кольнер, зашли к ним. Было много народу, играли в крокет.

С Юрием хорошо и нежно.

А дома опять назревали какие-то события. Со вчерашнего дня Мамочка дуется, не говорит. Вчера — готова поклясться — не верила мне, что я иду на собрание. А сейчас, когда Юрий собрался уходить, вдруг говорит: «Я с вами пойду, Юрий Борисович». И вот уже больше получаса, как они говорят. О чем? Атака совсем неожиданная и тем более неприятная, что Юрий, прощаясь, просил меня выйти с ним, что-то хотел сказать. И до вторника я не узнаю, о чем они говорили. Боюсь только, очень боюсь, что Юрий будет слишком откровенен. Ведь нельзя же, особенно теперь, когда опасность миновала. Господи! Слышу его голос, проходят мимо дома. О чем? Что-то еще будет?

4 августа 1927. Четверг

Записать надо многое и как следует, а время каких-нибудь полчаса, пока стручки варятся. Как-то и не хочется.

Разговор этот был очень хороший. Я очень рада. Слышала я его и от Мамочки, и от Юрия. Оба сумели быть объективными. Мамочка не допытывалась, как Папа-Коля, женщина я или нет. (Эту часть разговора мне подробно рассказал Юрий). Но интересно то, что она в этом не сомневается. Мне это даже нравится. Она больше всего боялась, что я буду доморощенным способом прекращать беременность. Ей даже казалось, что я какие-то порошки с молоком принимала. Юрий ее успокоил. Вот новый пункт этого разговора. Одно только мне было неприятно — некоторая чрезмерная откровенность, когда зашел разговор о том разговоре с Папой-Колей, и Юрий дал Мамочке письмо, написанное в ту же ночь. Случайно оно было не у меня, а у него. Случайно я застала Мамочку за чтением этого письма и расплакалась. Это было еще до нашего с ней разговора. Мы поздно вечером долго сидели на Grande Rue и (нрзб одно слово — И.Н>. И еще один момент — мне было хорошо с ней. М<ожет> б<ыть>, потому, что она так хорошо говорила о Юрии и о нас обоих.

8 августа 1927. Понедельник

Мы снимаем квартиру пополам с Арендаревыми. Павел Иванович лишился работы, и если он не устроится до 15-го, они уезжают в провинцию. Вот еще новая беда, снимать квартиру! Завтра пойдем с Андреем по отелям. Только трудно втроем. А когда мы с Юрием повенчаемся, — Бог знает. Я не верю, что это будет в сентябре.

9 августа 1927. Вторник

Плохо дело с квартирой. Ходили сегодня с Андреем, обошли много отелей; самая дешевая комната, которую нашли, 60 фр<анков> в неделю. Комната славная, но вставить туда еще мою койку — совсем невозможно.

Фаусек обещали узнать относительно одной комнаты в Шавиле. Сегодня это должно выясниться. Не хочется забираться так далеко, но, пожалуй, лучше ничего и не придумаешь. Господи, как это будет тяжело — жить в одной комнате, да еще далеко от Медона.

10 августа 1927. Среда

Папа-Коля пошел к Круглику занимать денег. Если достанет франков 100, будем есть и поедем в Шавиль снимать комнату. Если нет — положение катастрофическое.

13 августа 1927. Суббота

Эти дни я злая, как никогда. Из-за квартиры. Уж очень все глупо. Были две комнаты в Шавиле, 5 минут от вокзала электрички. Одна большая, другая, наверху, поменьше. Около леса. Хорошо меблированы. Обе с электричеством — 280 фр<анков>. Считали, высчитывали, решили, что не будет дороже, чем сейчас. Ходили смотреть. Не сняли: «Надо подумать». Семь раз примерь, один раз отрежь. Решили снять. Поехали назавтра с Папой-Колей — маленькая комната уже сдана. Долго охали. Я говорю, что надо снять нижнюю — втроем мы туда поместимся. «Да нет, как же это, неудобно». Скандалили до вечера, наконец, решили, что надо снять. Поехали мы с Юрием — сдана. Семь раз примерь…

Я злобно торжествовала.

Сейчас у нас нет ничего, а выезжать надо самое позднее во вторник. Папа-Коля искал вчера в районе Les Halles и убедился, что нам не устроиться. Есть еще одна комната в Шавиле. С кухней, но вода во дворе, а, главное, очень далеко от вокзала, минут 20. Зато совсем в лесу. Я говорю, что и с ней надо торопиться, а то и ее снимут. Сегодня, когда Мамочка придет, поедем все вместе. Я вижу, что без меня дело не обойдется. Мамочка обижается, когда я упрекаю их в нерешительности. «Что уж делать. Тяжелодумы!» Но ведь, правда, что все уже слишком по-интеллигентски.

18 августа 1927. Четверг. Париж

Неприветливо встретил меня Париж[89]. Trace ne legal[90], это странное падение вчера, шла по улице и упала. Юрий не приходил. Одна комната, маленькая, тесная. Андрей куда-то уехал на несколько дней. Неудача. Никогда еще я не чувствовала себя в Париже так одиноко, как эти дни. Пошла вечером гулять по St. Michel. Место ведь у нас больно хорошее. И некуда было идти. К Леве почему-то не хотелось. Андрея нет. Мамченко? Подошла к самой двери и повернула назад. Зачем? Андрея бы мне сейчас хотелось. Пошла бы к нему, пожаловалась бы ему, поскулила. Юрий безнадежно далеко, пешком не дойдешь. И — как первую ночь в госпитале — такое ощущение, как будто счастье было и вот его уже никогда не будет. В первый вечер пошли с Мамочкой гулять. Повела я ее на свои любимые места: Pont des Arts, Pont Neuf, Notre Dame, на места, где мы с Юрием сидели. Мамочка сразу поняла, как я люблю город, опьянил он меня. А пришла домой и расстроилась. Юрку вспомнила. И никогда еще и с такой страстью не думала о нем и никогда еще так безумно не любила его. Боже! Настроение мрачное. Пе во что хорошее больше не верится. Все свои книги, дневник отнесла к Юрию. Здесь мне ничего не хочется. Жить, конечно, будет очень трудно в одной комнате. А Мамочка обижается, когда я это говорю. А Юрий далеко. Как будто не какой-нибудь десяток, а сотни километров разделяют нас.