Анна Федорец - Савва Морозов Страница 35

По настоянию главы Владимирской губернии Т. С. Морозов пошел на некоторые уступки — в тех вопросах, удовлетворение которых не считал несправедливостью. Стачка закончилась, но ее последствия оказались сильнее, чем можно было предположить.

Описываемые события пришлись на то время, когда до окончания четвертого — выпускного — курса Савве Тимофеевичу оставалось всего одно полугодие или около четырех месяцев учебы. На молодого коммерсанта, которому не исполнилось и двадцати трех лет, Морозовская стачка произвела неизгладимое впечатление. Она стала первым крупным потрясением в биографии Саввы Тимофеевича Морозова. Стачка неумолимо вторглась в повседневный быт Морозовых и сломала самые его основы, всегда казавшиеся незыблемыми.

Во-первых, отечественная промышленность подверглась проверке на прочность, и основная тяжесть удара пала на плечи уже немолодого Тимофея Саввича Морозова. Савва Тимофеевич не мог не переживать за отца — уже говорилось, что между ними существовала особая эмоциональная связь. Может, в студенческие годы связь эта несколько ослабла, но отнюдь не исчезла. Тимофей Саввич Морозов был все еще силен, был уверен в том, что, ведя дело прежними методами, он передаст его сыну работающим так же четко, как хорошо отлаженный механизм. И вдруг в этом механизме произошел сильнейший сбой — причем когда произошел? В момент, когда самому Тимофею Саввичу уже пошел седьмой десяток, а старший сын только доучивался в университете и еще не был готов принять дело из отцовских рук. Кроме того, подобного в русской промышленности до сих пор не происходило. Прежние стачки «возникали по инициативе самих пролетариев, без воздействия пришлых элементов, чего нельзя было сказать о стачке на Никольской мануфактуре». А значит, не было выработано стратегии по борьбе с подобными потрясениями. Что следовало предпринять купцу — продолжить жестко стоять на своем или же проявить гибкость, пойти на уступки рабочему люду? Трудно в таких обстоятельствах не растеряться… А растерянность, неумение быстро справиться с ситуацией — далеко не те качества, которые отец хочет продемонстрировать повзрослевшему сыну. По-видимому, Тимофей Саввич решил как можно крепче держаться своих позиций. Благодаря этому впервые обнаружились существенные разногласия между ним и Саввой: если отец стоял на своем, то сын считал, что необходимо уступить, чтобы не потерять еще больше.

Во-вторых, из-за стачки заметно пошатнулась деловая репутация Тимофея Саввича. Более того, доброму имени фирмы «Саввы Морозова сын и Кº» был нанесен серьезный ущерб. Эта марка и раньше была известна по всей России, но слава ее была положительной. Под словами «Савва Морозов» подразумевались широкий ассортимент и отличное качество тканей, солидная деловая репутация, неизменный успех в делах. Теперь же на первое место выдвинулся мощный отрицательный компонент известности: «Савва Морозов» — изверг и кровосос, эксплуататор рабочего класса… И неважно, что «эксплуататор» строит для рабочих больницы, библиотеки, детские сады — это отходит на второй план, ведь слава о благих делах Тимофея Саввича не выходила за пределы Орехово-Зуева. Морозовская стачка стала не только позорным пятном на морозовском деле, но и ярлыком, навешенным на шеи его владельцев — как отца, так и сына.

Будучи человеком молодым, честолюбивым, Савва Тимофеевич остро переживал этот удар по репутации. Тем более что из-за стачки само упоминание дельцов Морозовых вызывало в обществе отторжение, будто бы они вдруг стали носителями неизвестной, но очень опасной болезни. В начале 1880-х годов Товарищество «Саввы Морозова сын и К°» считалось крупнейшим предприятием России. На его фабриках, а также на соседних предприятиях работали тысячи человек — и все они либо участвовали в стачке, либо наблюдали за ее ходом. Все эти тысячи, сами того не ведая, стали носителями революционной заразы, которая уже во второй половине 1880-х начала активно распространяться по Владимирской губернии, а затем вышла далеко за пределы Орехово-Зуева. «В губерниях Московской, Владимирской и Ярославской начались… рабочие бунты… Рабочие прекращали работу… разрушали фабричные здания и машины, иногда поджигая их, избивая администрацию и т. п.». Начальной же точкой этих событий стало Никольское. Впоследствии Савва Тимофеевич вспоминал в беседе с А. Н. Серебровым: «Слышали, конечно? «Знаменитая» Морозовская стачка восемьдесят пятого года? После этой стачки порядочные люди перестали со мной здороваться, а в народе и по сей день распевают зазорные песни про Савву Морозова, и все думают, что это про меня. Иди, доказывай, что я не Тимофей Саввич!»[132]

И, наконец, третье. Стачка заставила Савву Морозова вынырнуть из уютного мира кабинетной науки и с головой окунуться в суровую реальность. Молодому купцу пришлось раньше времени повзрослеть и с полной отдачей включиться в коммерческую деятельность. Судя по сохранившимся документам, отец привлек старшего сына к работе в правлении вскоре после стачки, когда жизнь на фабрике начала входить в прежнее русло. Савва Тимофеевич Морозов в возрасте двадцати трех лет в марте 1885 года был избран одним из директоров Товарищества Никольской мануфактуры. Один из первых приказов директора С. Т. Морозова датируется 30 июля 1885 года.[133]

Иными словами, последние месяцы пребывания Саввы Тимофеевича в университете совпали с периодом его погружения в предпринимательскую жизнь. Ему пришлось управляться одновременно с двумя делами, одно из которых, а именно управление фабричными делами, было ему не очень-то по душе. Тем не менее он еще не оставлял надежд состояться в качестве ученого. Этим и объясняется тот факт, что он подал прошение о написание кандидатского рассуждения. Однако… его ученой карьере помешали состояться непосредственные последствия Морозовской стачки.

Последствия Морозовской стачки оказались неожиданно сильны. И дело не в том, что Никольская мануфактура понесла колоссальные убытки. По свидетельству жандармского полковника Н. И. Воронова, за 11 дней стачки «одних стекол выбитых в разных зданиях фабрики насчитывалось от 10 до 11-ти тысяч. За вставку стекол уплачено было до 3-х тысяч руб[лей]… Испорчены машины и станки, порваны ремни-проводники, даже порезаны».[134] Один только ущерб, причиненный погромом харчевой лавки и хлебопекарни, составил более шести тысяч рублей — весьма существенная по тем временам сумма! Ее величину можно понять, если провести небольшую аналогию. Так, художник М. В. Нестеров, получивший в 1889 году за свою картину «Пустынник» 500 рублей, отправился на эти деньги в трехмесячное путешествие по Европе; он подробно осмотрел города Италии с их всемирно известными соборами и картинными галереями, побывал в Австрии, Франции и Германии. В целом урон, нанесенный забастовщиками, был оценен в 11 900 рублей. Прямой же убыток от того, что в течение одиннадцати дней не велись работы на мануфактуре, достиг и вовсе гигантской суммы — 35 тысяч рублей. После окончания забастовки работы на Никольской мануфактуре возобновились. Если 7 января 1885 года на фабрике работало 6299 человек, то уже в марте число рабочих увеличилось до 6930[135] — притом что расценки остались прежними. Работа предприятия стала входить в привычное русло.