Арье Вудка - Московщина Страница 35

Только атмосфера заговора, реального заговора, атмосфера пожизненного следствия над каждой душой была его родной стихией. И он невольно желал, вместе с посадившими его, чтобы эта стихия затопила весь мир… И вся эта чернота собственного нутра изблевывалась на других, мир виделся ему только через черные очки собственной души…

Это выношенное в глубинах зло приобретало очертания, концентрируясь в одном слове: еврей. Конкретные евреи с их реальными действиями имели к этому очень отдаленное отношение. Изощренная схоластика и псевдологическая эквилибристика позволяли абсолютно все загонять в прокрустово ложе заведомо принятой схемы. (Точно так же поступают и коммунисты, которые абсолютно любое событие истолковывают как непременное подтверждение своих выдуманных догм.)

Но почему же именно еврей оказывается в эпицентре адского мирового круга?

Тут фигурируют три причины. Во-первых, претензии на избранничество, комплекс самозванца, своим ядовитым острием направленный против избранника подлинного. Это ненависть Каина.

Во-вторых, привычка использовать еврея в качестве общепринятой общественной плевательницы. Когда же не что-нибудь, а именно плевательница восстает против своего положения, это производит впечатление, будто мир перевернулся вверх дном в результате какого-то чудовищного заговора.

И, наконец, необъяснимые, мистические, не имеющие даже отдаленного прецедента исторические судьбы еврейского народа достаточно ясно говорят о плане, о замысле, великом и таинственном. Но теоретики «заговора» ублюдочно низводят эту направляющую руку с небес на землю.

А реальный, действительно существующий заговор направлен на то, чтобы сделать антисемитизм не только удобным, но и выгодным. Удобен он потому, что можно рисоваться пламенным борцом, не подвергаясь никакому реальному риску. Больше того, КГБ рассматривает такую «борьбу» весьма и весьма благосклонно, так как она объективно направлена против вполне реального лагерного сопротивления. Тот же Вагин получил в порядке поощрения дополнительное личное свидание – случай среди лагерной молодежи неслыханный. Свиданий КГБ боялось больше всего, всех «неблагонадежных» старались лишать оных. Я, например, за семь лет получил только одно личное свидание с мамой. С женой – ни единого.

Атмосфера всеобщего заговора витает над Россией и над каждым ее жителем. Одной политзаключенной-поэтессе КГБ предложило после освобождения квартиру в Москве, гарантированное печатание ее стихов, изобилие славы и денег. Взамен требовалось только одно: сотрудничество. Агентесса в ореоле талантливой мученицы крутилась бы в оппозиционных центрах… Она категорически отказалась. Но сколькие НЕ отказались?

Я принимал участие в переправке информации из большевистских застенков в «большую зону». Многое сошло удачно. И что же? Самые страшные факты где-то «отсеялись». Кто провел такую селекцию? И где? В Москве? На Западе? По дороге? Конспиративность цепочки крайне затрудняет выяснение. В Москве ходят упорные утверждения, что даже некоторые западные журналисты и дипломаты получают вторую зарплату – от КГБ.

Один из сидевших в лагере армян был во время войны офицером. Москва формировала тогда польские части, и его, армянина, направили туда в качестве командира. Спорить было бесполезно. Польская армия, даже формируемая Москвой, не обойдется без костела. И армянин водил своих солдат, те падали на колени, молились, а он оставался стоять. Однажды подходит к нему ксендз и тихо, чтобы никто не слышал, спрашивает: «Вы почему не становитесь на колени?» «Я коммунист, уже десять лет», – прошептал армянин. «А я уже двадцать лет коммунист, – становись на колени!» Церковный корпус насыщен агентами КГБ, которые доносят о тайнах исповеди, распутным образом жизни отвращают народ от веры и т. д.

Последние двадцать лет осуществляется массовое проникновение коммунистов и в западные церкви.

Как-то в библиотеке подходит ко мне полицай и возмущенно спрашивает:

– Вы что это жалобы пишите, чтобы людям бандеролей не выдавали? Мне сегодня не выдали и сказали, что из-за вас!

Я спокойно вытащил из бумаг свою жалобу и подал ему;

– Читай!

Мы как раз обжаловали незаконную невыдачу бандеролей.

– Да, но цензор говорит, что вы писали совсем другое!

– Пойдем к нему, спросим.

– Нет, нет, что ты, я боюсь…

Это была очередная провокация против евреев, осуществляемая через слаженный блок чекистов и нацистских карателей.

Когда мы заходили в соседний барак навестить друг друга (ледяными зимами трудно делать это среди сугробов), полицаи наперегонки бежали докладывать на вахту. Являлись менты. Проходя мимо галдящей, режущейся в азартные игры толпы полицаев из всех бараков, красные каратели, как сомнамбулы, направлялись прямо к нам.

– Вы почему в чужом бараке? Кто это нарушает? Вудка, Альтман, Бутман? А ну, по местам! Рапорт напишем, опять в карцер попадете!

Полицаи удовлетворенно гогочут. Надо, мол, уметь жить!

Но «умеют жить» не только провокаторы. Два русских парня договорились между собой и по очереди пошли к оперу, предлагая свои услуги, за посылки, разумеется.

– Я там припрячу самодельный нож, а ты доложи!

– А я сделаю то-то – скорее беги к оперу!

И оба дружка вместе съедали «наградные», хохоча над своим «шефом».

А молодые провокаторы тем временем имели свои хлопоты. Оперу нужна карьера, нужно проявлять свой гений. И он посылает своих ребят организовывать подкопы, навербовать побольше «побегушников». И те «вербуют», копают яму для вещественного доказательства – а потом всю компанию, кроме провокаторов, торжественно отправляют во Владимир. Я слыхал, что так попал в тюрьму Родыгин.

Особо доверенные полицаи иногда умирали внезапной, загадочной смертью. Был среди них гнусный тип с бабьим голосом по кличке «Воронок». Он работал дневальным в штабе, вызывал зеков на экзекуции и аудиенции, сторожил под дверями. Естественно, ему лучше всех были известны лагерные тайны, сокровенное. И вдруг его разбил паралич, и беспомощное тело унесли на носилках.

– Чекиста, позовите чекиста! – надрывно кричал он в палате. Но никто не явился к умирающему Воронку.

– Суд Божий! – говорили сектанты.

– Он слишком много знал! – отвечали умудренные зеки.

– Чекисты отравили! – предполагали третьи.

Во Владимирской тюрьме медленно слеп Лесив. Он уже не мог читать писем из дому, и это делали за него товарищи по камере. Врачи пожимали плечами. Тюремные власти тоже. Все делали вид, что абсолютно ничего не происходит. «Моя хата с краю, я ничего не знаю». А в это самое время в далекой Мордовии чекист угрожал Михаилу Дяку, товарищу Лесива по «Украинскому народному фронту»: