Святослав Рыбас - Генерал Кутепов Страница 35

Кутеповская разведка не ошиблась. Сосредоточение красных частей было угрожающим. Да только к кому было обращаться командиру корпуса, если в это время командующий армией заболел запоем и был не в состоянии быстро реагировать.

Смешное и трагическое положение, в которое попал Кутепов, было им разрешено: он отдал приказ на свой страх и риск — атаковать раньше красных!

Он опередил противника на считанные дни и вместо того, чтобы оказаться в кольце и быть раздавленным 80-ю полками, сам отрезал армии Южного фронта красных от красных же армий на Украине.

Успех?

Как будто бы. Разбита западная группа противника, обеспечен левый фланг.

А на востоке? В стык между 1-м корпусом и Донской армией повалила лавина красных. С той стороны у Кутепова были лишь разъезды добровольцев, маячившие в степи, как редкая казачья стража во времена татарских нашествий. Красные занимают Валуйки, Купянск, Волчанск. Они уже возле Корочи и Белгорода, влезли уже в самые тыловые печенки 1-го корпуса, до Харькова остается пустяк — сорок верст.

Надо было срочно перебросить войска. Кутепов успевает развернуть главные силы к Короче. Харьков же с востока был по-прежнему открыт, но если бы красные двинулись в его направлении, то со стороны Корочи добровольцы могли бить им в тыл и фланг.

Эта картина борьбы каждый день изменялась. На чаши весов бросались все новые и новые жизни, залитые кровью чаши колебались.

Красные не решились подрубить кутеповский выступ, на Харьков не пошли и завязали жестокие бои у Корочи и Белгорода, надеясь перемолоть массой своих лавин добровольческие полки. Эта нерешительность стоила им потери инициативы.

Деникин перебросил на помощь Кутепову Конный корпус Шкуро в три тысячи сабель. Кутепов и Шкуро рядом маневров смогли окружить красных и сломили их сопротивление.

Снова меньшая сила одолела большую. Снова было чудо?

Бывший генерал Российской империи Селивачев, командующий армейской группой красных, вылетал на самолете для разведки и видел воочию эту апокалиптическую панораму битвы. В основание клина, вбитого войсками Селивачева в белый фронт, со стороны Белгорода ударили три дивизии и конники Шкуро, со стороны Красного — две донские дивизии. Серые фигурки солдат, пылящие цепи, маршевые колонны, казачьи лавы, бронепоезда, батареи, взрывы, пыль, пожары, рытье могил, митинги, прячущиеся крестьяне, поля пшеницы, проселки, деревни, русская земля… Селивачев летел над родной землей и жаждал победы. Но это было уже за чертой отпущенного ему Богом.

Счастье улыбнулось другим офицерам. Улыбнулось куцо, неверно, но улыбнулось!

Теперь — на Москву.

Белокаменная столица уже все глаза изглядела, высматривая добровольцев. Над ней несся клич Ленина: "Все на борьбу с Деникиным!"

Деревни и села смотрели в сторону юга, ждали с нетерпением и молились об избавлении от большевиков. В каждой деревне или почти в каждой уже было совершено то насилие и надругательство, которое кричит, вопиет с этого документа:

"Необходимо соединить беспощадное подавление кулацкого левоэсеровского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой чисткой излишков хлеба полностью с раздачей бедноте части хлеба даром. Телеграфируйте исполнение. Предсовнаркома Ленин".

Эта беспощадная четкость "с конфискацией всего хлеба", "образцовой чисткой" агитировала против большевиков лучше всего.

"Красная книга ВЧК" свидетельствует:

"Настроение здесь сплошь антибольшевистское, но придавлено террором, не знающим границ. Усталость всех растет, как и смертность, с каждым днем". Так значилось в донесениях белых разведчиков летом 1919 года.

А добровольческие полки, уже развернутые в дивизии, наступали и наступали.

Корниловцы пели свой марш:

За Россию и свободу, если позовут,То корниловцы и в воду, и в огонь пойдут.Верим мы: близка развязка с чарами врага.Упадет с очей повязка у России, да!Загремит колоколами древняя Москва.И войдут в нее рядами русские войска.Дроздовцы откликались своей песней:Пусть вернемся мы седые от кровавого труда,Над тобой взойдет, Россия, солнце новое тогда.

Они шли с открытым забралом, словно возвращались домой, где их ждали отец и мать. Лица этих людей светят до сих пор из темноты истории, поглощающей не только отдельных людей, но и целые тьмы соотечественников.

Сколько их было? Очень немного. Большинство выжидало, как всегда. Безмолвствовало.

Он был молодой, смуглый, с ослепительной улыбкой, и картавил, как мальчишка. Подобно Кутепову, Петр Иванов вырос в провинциальной чиновничьей семье, не имел ни поместий, ни фабрик. Единственное, что у него было — это Служба.

Вообще Империя выстрадала свой идеал Службы, и капитан Иванов нес его на своем невидимом знамени.

В его четвертой роте дисциплина была необыкновенная. Солдаты любили его, словно насквозь видели его чистую прямую душу и знали, что от Иванова никогда не будет им никакой несправедливости. Они звали его Иисус Навин. Потому, что у него была одна слабость — он любил в бою быть красивым и всегда ехал на коне впереди своей пехотной цепи. Под ним было убито несколько коней. И еще была у него другая слабость: любил рослых крестьянских вдов.

Двадцать девятого октября в бою под Дмитриевом рота атаковала красную батарею и попала под картечь. Под капитаном Ивановым была убита лошадь. Он встал, отряхнулся и скомандовал: "Вперед!", ведя роту за собой на смерть. Но Господь ненадолго дал ему отсрочку. Четвертая захватила восемь пушек.

В Дмитриеве она была определена в резерв. Однако ночью красные стали наступать со стороны Севска, и полковник Петерс приказал Иванову подтянуть роту ближе к батальону. А через час возле вокзала капитан был убит: над ним разорвалась шрапнель, и свинцовый удар в один миг срезал его жизнь. Это была единственная потеря полка в ту ночь.

Когда командир полка полковник Туркул, двухметровый гигант, прибыл на привокзальную площадь, его поразил негромкий унылый вой. Это четвертая рота, не разжимая ртов, оплакивала своего капитана.

Ночью она была в новом деле. Их молчаливая атака на деревню под Дмитриевом была ужасной. Они перекололи красных штыками, пленных не брали.

Наутро они отыскали в городе оцинкованный гроб для капитана Иванова. Туркул приказал хоронить со всеми воинскими почестями.

Но не похоронили. Депутация от четвертой роты, в которой были старые солдаты и прапорщик Сорока, гневно и страстно высказали Туркулу, что нельзя оставлять капитана на поругание красным, надо забирать его с собой.