Анатолий Марков - Родные гнёзда Страница 35

— Молочка в зерне хоть и не стало видно, — отвечал он на вопросы, — да только рано ещё, нехай закалянеет зерно трошки.

За день до Ильи пророка, наконец, старик торжественно заявил старшине, что «кормилица готова, зёрнышко на жаре словно рогом взялось», и на другой день, после праздника, с зарёй на полях закипела работа.

Безмолвное и безлюдное поле жёлтых колосьев, стелившееся, насколько только хватал глаз, необъятной шириной, вдруг закипело, как муравьями, работающим народом. Дружно, нога в ногу, плечо к плечу, рядами, двигались белые рубахи и бородатые лица на клины ржи и гречихи, дружно мелькали на солнце сверкавшие жала кос. Несколько недель подряд шла на полях горячая работа, и с каждым часом всё гуще становились ряды тяжёлых копен. Всё дальше и дальше отступали от наступающих кос редкие уже теперь острова стоявшего хлеба. Следом за косцами подвигалась и вязка.

Красные юбки и жёлтые кофты маковым цветом были рассыпаны по скошенным жнивьям, повсюду гнулись бабьи спины и мелькали загорелые руки. Захлёстывая через плечо соломенные перевясла, быстро перетягивали они тугие снопы и крестами клали их друг на друга. Пот градом катился по лицам, чёрным от пыли, ныла спина, ломило ноги, а вздохнуть было некогда: низко уже было солнце, а впереди ещё лежали длинные несвязанные ряды.

— Ну, ну… бабы, вяжи, не зевай! — Сурово покрикивал лысый староста Савелий, широко шагая во главе дюжины кос, весь насквозь промокший от пота, без шапки и босой.

Кончилась страдная пора к самому Успению, и по беспредельному полю поползли во все стороны тяжко нагруженные снопами бесконечными вереницами возы. От зари и до зари медленно тянулись они повсюду, куда ни кинешь взгляда.

На гумнах, около крестьянских конопляников выросли круглые, островерхие одонки, словно высыпки золотистых грибов-маслёнок, поднявшиеся среди зелени ракит и тёмных крыш деревни. Золотое обилие глядело из каждой околицы и каждого двора. Мужику теперь уже не страшна была зима с её голодным зевом и холодным дыханием — был хлеб людям, корм скотине, солома для печи.

Молотьбу я любил смотреть у нас на гумне, где у отца, по старине, была приводная американская молотилка в шесть лошадей, ходивших по кругу. Сквозь открытые настежь ворота риги выносило клубы пыли, шум и грохот. В полутьме огромного сарая, сквозь едкую пыль неясно мелькали потные лошади с соломенными пучками в ушах, тяжко, но дружно ворочавшие огромное скрипучее колесо привода. Мальчишка, сидевший на водилах, орал на них беспрерывно и не жалея кнута. Колёса и блоки вертелись с глухим гулом, ремни хлестали по воздуху, зубья барабана вертелись и ревели. Весь пол риги был завален снопами, ещё больше усиливавшими темноту помещения.

Высокий рабочий, весь почерневший от пыли, часами сильными взмахами совал в барабан тяжёлые снопы, которые баба подносила ему сзади.

Туча пыли, хоботья и зерна вперемешку с обрывками соломы выскакивала с другой стороны из железной пасти машины, обдавая собой кучу баб, проворно отгребавших солому. Небольшая худощавая бабёнка, перегнувшись вдвое, вся забрасываемая тучами пыли, работала под самым барабаном, быстро сгребая граблями. Штук шесть других перехватывали у неё солому и отбрасывали её к воротам.

На двух соседних с ригой токах молотили цепами гречиху. Саянки в клетчатых понёвах, однодворки в миткалевых рубашках и монистах и дворовые в тёмных юбках и замашных рубахах работали весело и дружно. В воздухе высоко взмахивались десятки цепов, взлетали тучи пыли и хоботья, дождём падая сверху. С глухим стуком цепов по убитой твёрдой земле сливались в один сплошной гул говор и смех молотильщиц. Суровая, осанистая фигура приказчика Дементьевича, в синем армяке и с длинным черешнёвым батожком — символом мужицкого почёта и власти, солидно расхаживал по гумну, отдавая неспешные распоряжения.

Молотьбой обыкновенно заканчивалась летняя работа в деревне, а с ней и последний из четырёх сезонов года, которые я взял на себя смелость здесь описать читателю.

Перепела

Заходит солнце над полями,

И в мокрой ржи кричат перепела…

С этими уютными и кургузыми птичками у меня с детства и в течение всей жизни были совершенно особые отношения взаимного доверия и дружбы. Причиной этого была как любовь к природе вообще, так и друг моего детства в частности — пасечник Моисеич.

Это был уже пожилой крестьянин лет под шестьдесят, страстный любитель перепелиного крика, их искусный ловец и замечательный знаток. В наших курских местах, изобилующих знаменитыми на всю Россию соловьями, как это ни парадоксально, было много таких любителей перепелиного крика, или по выражению знатоков, «боя». Перепела– самцы, как известно, издают всего две музыкальные фразы, но их выполнение различными особями этой породы весьма разнообразно и является целой гаммой, начиная с неразборчивого бормотания «плохих» перепелов и кончая отчётливым, звучным и музыкальным криком редких солистов, высоко ценимых любителями.

Моисеич был именно одним из таких знатоков, за что пользовался далеко вокруг самой широкой известностью. Он был искусным ловцом перепелов, и я сошёлся с ним именно на этой почве. Общая охотничья страсть сгладила между нами разницу в возрасте и мы — старик и мальчик — стали закадычными приятелями, проводя в обществе друг друга целые дни в бесконечных разговорах о предмете нашей общей страсти.

Моисеич скоро научил меня всем секретам и тонкостям ловли, причём смотрел на перепелов исключительно как на «певчую птицу», и почитал непростительным грехом употреблять их в пищу, как это делали уже тогда горожане. Он проводил иногда целые недели, выслеживая по всем окрестностям какого-нибудь особо голосистого пернатого солиста. Любители приезжали к нему для приобретения «певчих перепелов» издалека, иногда даже из других уездов.

Старик по всем этим причинам «держал на учёте», как он говорил, всех сколько-нибудь «выдающихся» птиц в окрестности, и мы с ним частенько ездили в качестве экспертов то к одному, то к другому любителю послушать новых перепелов и оценить их качества.

«Хорошим» перепелом считался такой, который после произнесения страстным и звучным шёпотом звука «ва‑в‑аа», полнозвучно и на высокой нотке отчеканивал вторую часть своего коротенького репертуара «фить… фир‑вить», которая далеко раскатывалась в вечернем воздухе. С течением времени под руководством Моисеича я превратился в знатока перепелиного боя, с которым советовались, как равный с равным, опытные любители, а затем и вообще пристрастился к этим милым птицам родных полей.