Людмила Бояджиева - Житие и страсть Жоржа Сименона Страница 35

Сименон не вел дневники, но с юности имел обыкновение записывать, что сдал в издательства и сколько получил в конце недели.

Однажды он заметил в камине остатки обгоревших листков.

— Что это? Мои рукописи?

— Твои рукописи пусть собирают музеи. Я сожгла твои тайные записи! — Дениз торжествовала.

Она ненавидела его прошлое, Буль, мать и, конечно, Тижи.

Жорж чувствовал это и не мог не раздражаться. Но Дениз всегда умела его успокоить обычными приемами. И вдруг:

— Ты ничего не заметил? Я беременна.

Он задохнулся от радости. Что значат все ее капризы, дурацкие выходки в сравнении с тем подарком, который она собиралась преподнести!

Сименон ждет девочку со светлыми волосами. Она будет носить нарядные платьица, заплетать косички и мило танцевать, поднимая двумя пальчиками пышную юбочку.

Но Дениз без восторга относиться к его мечтам.

— Я снова располнею, превращусь в пышку, как тебе нравится, — дулась она, не разделявшая увлечение мужа пышными формами, — буду кругленькой, как мадам Мегрэ.

— Мадам Мегре создана давно. Но вкусы настоящих мужчин не переменились — тощие не очень–то привлекательны, особенно, когда сидят на диете и злятся.

— В твоем вкусе сдобные булочки. Чувствуются крестьянские корни.

— Да, все мои предки работали на земле и я горжусь этим. У меня плебейский вкус: я люблю естественных женщин, без украшений, без прикрас, которые не стараются изображать из себя нечто, — завелся Жорж.

— Но с тех пор, как твои предки копались в земле, представления о женской красоте изменились. Взгляни в любой дамский журнал. — Она бросила на ковер стопку глянцевых журналов, с обложек которых улыбались изящные худышки.

— И что из этого? — Сименон носком туфля отшвырнул гляненц. — Журналы, телевидение, кино навязывают извращенный образ женственности. И ты рвешься походить на идеал, изобретенный коммерсантами!

— Я вращаюсь в светском обществе и не хочу в выглядеть фермершей или двойником мадам Мегрэ.

Постоянно со всех концов света Сименону поступают приглашения на премьеры пьес, поставленных по его романам. Он отнекивается, ему не по себе, когда ставят инсценировки или экранизируют романы. Он не посещает премьеры, старается избежать официальных мероприятий, связанных с его титулами.

В декабре 1951 года Сименон пишет «Смерть Беллы» и в этом же году, между постоянными разъездами успевает сочинить еще шесть романов. Узнает между делом, что его избрали председателем Ассоциации американских детективистов. Это не очень волнует его, как и многочисленные исследования, которыми обросли его романы.

…Супруги совершают поездку в Гарвард, где Сименон проводит семинар по писательскому мастерству.

«На мне кормится целая армия «литераторов», большей частью бестолковых, думающих лишь о собственном успехе и для того выдумывающие небылицы. — Говорил Сименон студентам, — что пил Менрэ и как это соотносится со вкусами его автора? Где он побывал и что думает об этом сам Сименон? — разве не темы для научных диссертаций?…

Но ведь Мегрэ не вел расследование по обдуманному плану. Он шел вперед наобум, стараясь не придерживаться какой–то заранее определенной точки зрения.

Сотрудники комиссара на набережной Орфевр считали это чудачеством. Если их шеф, к примеру, начинал следствие с кальвадоса, то все расследование пил только кальвадос. Были дела с пивом, с красным вином и даже с виски.

Я никогда не был трезвенником, но попытки некоторых «исследователей» превратить меня в алкоголика, выдерживающего огромные нагрузки благодаря спиртному, категорически отрицаю.

Когда я был ребенком и подростком, на столе у родителей не было вина. Лишь в семнадцать лет друг заставил меня выпить пива. В Париже, куда я приехал девятнадцатилетним, в комплексный обед входила четверть литра красного, слабенького, дешевого вина.

Позже, когда я начал писать развлекательные романы, подкреплялся местным белым вином. Потом только бордо. Лишь в Нью — Йорке я попробовал виски.

Где побывал Мегрэ? Везде, где был автор и куда он, ориентируясь по справочникам, решал его направить. Верно, способность передвигаться по миру с непринужденной легкостью, и умение свободно ориентироваться в любых общественных слоях, роднит Мегрэ со мной..

Много раз комиссару приходилось заниматься людьми непринужденно чувствовавшими себя как в Лондоне, так и в Нью — Йорке, и в Риме. Они садятся в самолет, как другие в вагон метро, останавливаются в роскошных гостиницах и, в какой бы стране это не происходило, они сохраняют прежние привычки и встречают друзей, с которыми как бы создают своеобразное международное сообществу. Принадлежность к нему определяется не только тугим кошельком. Такие люди ведут определенный образ жизни, имеют свою манеру поведения, даже мораль, отличающуюся от морали простых смертных.

Но и среда «простых людей» была для него открытой книгой. Он мог почти с уверенностью сказать, что происходило в каждой из этих небольших квартир, где жили простые смертные. За тридцать лет я хорошо изучил Париж, каждый его квартал, каждую улицу и мог легко представить, какие проблемы, цели, устремления вели по жизни этих людей»

Главный же пафос всех сочинений Сименона составляло «стремление понять людей, понять истоки их слабостей и никогда не осуждать». «Понимать и не осуждать» — девиз Сименона, выгравированный на его экслибрисе, является и принципом комиссара Мегрэ.

Вероятно, этот этический заряд детективов Сименона, помимо их увлекательности, сделал книги о Мегрэ столь притягательными для миллионов читателей, к какой бы социальной среде они не принадлежали.

Об этом он говорил на семинарах в Университетах, этот гуманистический настрой выделил Сименона из сонма детективистов, сочинявших истории, в которых расследование ведется ради расследования — финального выявления преступника.

Он не зря присвоил своему Мегрэ высшее «звание» — адвоката человеческих судеб и заставлял его выдерживал миссию «штопальщика судеб» с упорным постоянством.

Единственное, чем обделил Сименон Мегрэ — радостью отцовства. Он не хотел отвлекать на детей внимание своего комиссара, целиком погруженного в спасение человечества.

Сам же Сименон находил в детях дополнительный стимул к работе и ни с чем не сравнимую радость — наблюдать за тем, как растет и формируется новый человек.

Он не применял никаких воспитательных методик, кроме одной — любви и уважительного отношения к своему ребенку. А в остальном — полная свобода самоопределения.