Воспоминания. Письма - Пастернак Зинаида Николаевна Страница 36

Вставка вторая

Когда мы сошлись с Борей, он очень хотел ребенка. В самый страшный тридцать седьмой год родился Леня. И тут обнаружилась еще одна, неожиданная для меня, черта Бори. Он безумно его любил и, когда Леня был еще в пеленках, вставал к нему по ночам, сам пеленал и иногда носил по комнате, напевая песню. Это было тем более удивительно, что он очень дорожил своим сном и не любил, когда его будили или что-либо мешало спать. А тут этот человек охотно жертвовал своим сном, никогда не раздражаясь. Эту любовь к сыну он сохранил до самой смерти. И когда я жаловалась на Леню, он всегда вставал на его защиту. В Лене он видел самого себя. Особенно радовался, что у Лени его руки, – он считал, что главным образом руки выражают характер. В самые трудные минуты ему легче всего было говорить с Леней, понимавшим его с полуслова. Он занимался не только нравственным воспитанием Лени, но и физическим, например, не позволял его тепло укутывать. Однажды я купила для Лени чудное пуховое одеяло, но Боря его выкинул и сказал: «Укройте им картошку, а не ребенка». Я страшно обиделась и волновалась за сына – в то время не было на даче центрального отопления, печи к утру остывали, и весь дом охлаждался. Но должна сознаться, потом я увидела колоссальную пользу от такого спартанского воспитания. Леня рос здоровым ребенком, очень редко простужался. Как все мальчики, Леня подражал отцу и закалялся. О том же, как закалялся Боря, я могу рассказать несколько забавных эпизодов.

Как-то, когда мы жили еще на старой даче, я возвращалась со Стасиком домой с вокзала. Был ноябрь, стояли морозы, и временами начинал идти снег. Мы со Стасиком шли в шубах с поднятыми воротниками. Переходя мост, я не поверила своим глазам: из кустов вышел голый человек. Это оказался Боря, весь синий от холода. Он только что купался в речке. Мне это показалось диким и рискованным, я боялась, что он простудится. Он попросил нас подождать, пока оденется. Смеясь, он рассказал, как один рабочий, увидев его купающимся в мороз, сказал: «Ничего, Борис Леонидович, это законом не запрещено». Наверно, он так сказал, потому что был тридцать седьмой год со всеми его ужасами, и эта фраза прозвучала остроумно.

До самой смерти он любил мыть голову под колонкой во дворе в мороз, а мы стояли в кухне и смотрели, как в театре. От его головы шел пар и на волосах образовывались сосульки. Я ссорилась с ним, говорила, что когда-нибудь он умрет от спазмы сосудов, что это очень опасно, но ничего не помогало. Он отшучивался, говорил, что это будет хорошая смерть и такого конца он не боится. У него никогда не бывало насморка, и он никогда не простужался.

В таком духе он старался воспитывать Леню. Леня был страшно на него похож, и единственное различие было в том, что он очень любил технику, которую совершенно не знал и не любил отец. Боря его очень баловал, и когда Леня кончил школу, отец подарил ему мотоцикл. И этот мотоцикл сократил мне жизнь, так как я всегда очень волновалась, когда сын уезжал и запаздывал с возвращением. Но Боря всегда был спокоен и уверен в нем, говорил, что у Лени хорошая голова и он не наделает никаких глупостей.

Леня кончил школу с двумя четверками, из-за чего он не получил золотой медали. Осенью он должен был поступить в Бауманский институт, куда были поданы все документы. Хотя отметки по математике и физике были отличные, я его уговорила заниматься все лето с преподавателем. Первый экзамен был по математике. Преподаватель, занимавшийся с ним, утверждал, что Леня очень силен в этом предмете и он за него спокоен. Я поехала в город в этот день вместе с ним. Вдруг через час появился Леня, бросился на кровать и стал плакать. Как оказалось, задали пустяковую задачу, решение ее ему было совершенно ясно, но к нему подошла одна из преподавательниц и после первого вопроса задачи, написанного им, сказала, что он решает неправильно, и поставила ему двойку. Леня рассказал своему преподавателю, как он начал решать задачу, и оказалось, что он сделал все совершенно правильно. Этот преподаватель не удержался, пошел в Бауманский институт и потребовал черновик задачи. Черновика не оказалось, что было совершенным беззаконием. Через несколько дней, получая документы обратно, Леня удивился, как быстро их нашли. Они лежали в толстой папке, куда, по-видимому, были отложены дела заранее обреченных на провал.

Боря написал резкое письмо министру высшего образования Елютину. Со всей своей прямотой и откровенностью он писал, что провал такого ученика, как Леня Пастернак, имеет под собой какие-то другие причины, и спрашивал, какими основаниями руководствуются при отборе. Это письмо Елютину повезла я. На конверте было написано «лично». Но меня встретил секретарь Елютина Мигунов, стал допытываться о содержании этого письма – ему якобы приказано читать все письма Елютину. Пришлось ему рассказать, в чем дело. Он ответил очень трафаретно: «Конечно, все матери всегда на стороне своих детей, а у меня был совсем другой случай: завалили мою дочку на экзамене, а я совсем не хлопотал и послал ее работать на завод». Я ему отвечала, что отец Лени кончил два университета и родители имеют право желать, чтобы сын окончил хотя бы один, по-видимому, роль сыграла не задача, которую Леня прекрасно решил, а анкета. На это он ответил: «Дети за грехи своих отцов не отвечают». Я предупредила, что, если письмо не попадет к Елютину, я ему устрою скандал, и, возмущенно хлопнув дверью, ушла.

Через неделю мы получили из министерства ответ, гласивший, что наша просьба пересмотреть дело Л. Пастернака не удовлетворена. Как всегда в тяжелые дни Боря поддерживал нас и утешал, но по всему было видно, что он очень переживает за Леню и обижен.

Мы все настояли на том, чтобы Леня подавал свои документы в университет – ходили слухи, что анкета там роли не играет и решают дело беспристрастно. Он все лето усиленно занимался, готовясь к экзаменам, предстоящим в августе 1957 года.

20 августа в 9 часов утра, в день первого экзамена, Леня должен был явиться, согласно повестке, в военкомат. Может, это совпадение было случайным, но мне казалось, что это сделано неспроста. Я сказала Лене: «Иди на экзамен и ни о чем не беспокойся, в военкомат пойду я». Так мы и поступили: он поехал в университет на экзамен, а я отправилась в военкомат. Там я сказала, что не пустила сына на призывную комиссию. Сейчас он сдает экзамен в университет, и вообще призывают его слишком рано, он родился под бой часов ровно в 12 часов 1938 года, в ту минуту, когда Ворошилов уже поздравлял по радио с Новым годом. Я им показала вырезку из «Вечерки», где Леню называли первым гражданином СССР 1938 года. Наверное, я говорила с большим жаром – работники военкомата рассмеялись и обещали не беспокоить Леню до конца экзаменов. Если отметки будут отличными, то его призывать не станут, и он пройдет военное обучение в университете.

Блестяще выдержав все экзамены, Леня поступил в университет на физический факультет. Он хорошо учился и окончил университет в феврале 1962 года.

Борис Пастернак

Письма к З.Н. Пастернак

1930

[130]

29. XI.30

Дорогие друзья мои, Генрих Густавович[131] и Зинаида Николаевна! Позвоните мне, пожалуйста, поскорее и сообщите, как здоровье Зинаиды Николаевны. Мне совестно беспокоить Соколовых[132].

Ваш Б.

26. XII.30

Друг мой! Мне подали сейчас бандероль с тем английским журналом[133], о котором давно писала сестра. Наконец она его выслала. Помните, это было, когда у Вас повышалась температура. Вы были больны, мне об этом взволнованно сообщил Г<арри>[134], я тревожился за Вас. Узнав, что что-то мое переведено, и не зная что именно, я загадал о Вас на первую, какая будет, строфу первого стихотворенья. Как хорошо вышло! Первым переведено «Весна, я с улицы, где тополь удивлен…»[135], где есть слова «как узелок с бельем у выписавшегося из больницы». Итак – весна и выздоровленье.