Клод Дюфрен - Мария Каллас Страница 36

Много лет спустя, в интервью, данному Мишелю Клерку, Мария рассказала о ловушках, подстерегающих звезд мирового масштаба: «Да, я не ангел; у меня вспыльчивый характер; мне не нравится, когда мне наступают на ногу. Однако я — примадонна. Вы знаете, что такое примадонна? Это — первая дама в опере, и я горжусь этим. Пока будет опера, будут и примадонны. Примадонна является первым инструментом оркестра. Имеются пианино, виолончель, скрипки, и имеется примадонна. Я могу выступать в «Травиате» и держать в напряжении весь зал. Я не говорю о том, как это трудно. Мне только хочется сказать, что «примадонна» и «каприз» — понятия несовместимые. На примадонне лежит огромная ответственность, и ей поневоле приходится соблюдать самую жесткую дисциплину. Работа, репетиции, абсолютная точность, постоянный самоконтроль».

В другом интервью, опубликованном в «Экспрессе», она возвратилась к своей концепции роли артиста: «Я с огромным воодушевлением берусь за любое дело и убеждена, что по-другому нельзя. Это происходит помимо моей воли. Я не стремлюсь навязывать другим свои идеи, но я могу помочь им разобраться в том или ином вопросе и согласиться со мной… Я сама прислушиваюсь к чужим советам, все зависит от того, от кого эти советы исходят. Большие начальники могут давать только общие указания, но им ни в коем случае не следует вдаваться в технические подробности. В «Ла Скала» всегда был кто-то в зале с блокнотом в руке. Он делал записи, а затем говорил: «Вот здесь ты ошиблась». Нам необходима критика в качестве предохранительного клапана. Сцена прививает нам дурные привычки. И дело не только в успехе и друзьях, которые вам говорят: «Все было отлично», — в то время как произошла настоящая катастрофа…»

Как всегда, певицу терзали сомнения, она по-прежнему находилась во власти своих навязчивых идей. «Вначале вам нечего терять, — добавляла она, — однако, когда люди купают вас в славе, надо совсем выжить из ума, чтобы не испугаться этого. У меня еще не перевернулись мозги и не ушла из-под ног земля, но и мне неизвестно, что на уме у публики. Слава — опасная вещь, я хорошо знаю, что не смогу вечно так высоко, как сейчас, держать планку. Я отношусь к своей работе с полной отдачей, но все же ничто человеческое мне не чуждо. Вместе со славой ко мне пришел страх: за себя, за других…»

Когда 7 декабря 1951 года перед первым актом «Сицилийской вечерни» поднялся занавес, Мария Каллас находилась во власти самых противоречивых чувств. К счастью, это не отразилось ни на ее игре, ни на ее пении.

Театральная публика, так же как и критики, встретила певицу с большим энтузиазмом, возможно, не совсем с таким восторженным, на который претендовал Менегини в своих воспоминаниях, но который предвещал ее совсем скорый триумфальный успех на этой же сцене в 1954 году.

Среди хвалебных отзывов, посвященных Марии, выделяется статья Франко Аббиати, опубликованная в «Карьере делла сера»: «Нет, не дрогнул волшебный голос Марии Менегини-Каллас во всей искрящейся красоте своего диапазона и звучания, в частности в низком и среднем регистрах, не говоря уже о его редчайшей гибкости и уникальной технике».

Пресса еще не кричала о чуде, но это было совсем не за горами. Антонио Гирингелли как истинный флорентиец понял, в какую сторону дует ветер, и тут же повернулся в его направлении. Он уже не мог нахвалиться на свою новую примадонну, о чем заявлял во всеуслышание, не забывая подчеркнуть, что заполучить в театр эту редкую птицу ему помогло его известное всем чутье.

Однако не успели утихнуть аплодисменты после семи представлений «Сицилийской вечерни», как между дивой и директором театра вновь вспыхнула ссора. Мария, подписывая контракт, объявила ему о своем желании спеть в том же сезоне в «Травиате». Гирингелли сделал вид, что не возражает. В действительности же он и не собирался с ней соглашаться. Причин было много, главная из которых заключалась в том, что директор «Ла Скала» собирался дать эту роль Ренате Тебальди. Делая Марии комплименты и ничего не говоря о своих планах, он стремился выиграть время. Но, как мы знаем, Мария была не из тех, кто отступал. И чем больше он старался уйти от конкретного ответа, тем настойчивее она требовала выполнить обещание.

Дело доходило до того, что она грозила отказаться от участия в «Норме» и в «Похищении из сераля», где должна была петь в том же театральном сезоне 1951/52 года. И тут на помощь пришел Менегини. К счастью, супруг певицы обладал чувством реальности. Он отдавал себе отчет в том, к каким негативным последствиям приведет поступок Каллас. Своими же руками она захлопнет только что распахнувшиеся перед ней двери прославленного театра. В тот момент он еще обладал значительным влиянием на Марию. Ему удалось убедить жену уступить, что было отнюдь не легким делом. По правде говоря, было и еще одно обстоятельство: Гирингелли оплатил Марии выступление в «Травиате» несмотря на то, что она не пела в этой опере. Для супругов Менегини это был самый веский аргумент!

Оглушительный успех, сопровождавший каждый ее выход на сцену, заставлял Марию продолжать дьявольскую гонку, затянувшуюся на долгие годы. Закончив свое выступление в «Сицилийской вечерне», она тут же отправилась во Флоренцию, чтобы петь в «Пуританах», затем вернулась в Милан для участия в «Норме». В промежутках между спектаклями она успела исполнить главную роль в «Травиате», которую поставили в Парме и Катанье и от участия в которой ей отказал Гирингелли. Затем последовали три выступления в «Пуританах» в Риме и еще три во Флоренции. Возвратившись в Милан, она приняла участие в четырех представлениях «Похищения из сераля» на сцене «Ла Скала», где ее выступлению сопутствовал исключительный успех, несмотря на то, что, по словам певицы, музыка Моцарта казалась ей «скучной, потому что она слишком вялая, в ней мало движения». Это был настоящий марафон, который продолжился в мае 1952 года, когда Мария отправилась в Мехико, где участвовала в семнадцати оперных представлениях, причем семь из них были совершенно разными по жанру. Затем, вернувшись в Италию, она, не переводя дыхания, продолжила свой опасный и изнурительный марафон.

Голова идет кругом, когда следишь за столь бурной творческой жизнью певицы. По прошествии времени не раз задаешься вопросом: не в этом ли кроется основная причина ипохондрии, которая впоследствии обрушится на Марию и подточит ее жизненные силы? Безудержное желание перепеть самые разные оперные партии, постоянное стремление выступать везде, куда только ее ни позовут, перед толпами восторженных поклонников, не было ли это неотъемлемой частью ее гениальности? Стала бы уравновешенная и здравомыслящая женщина настоящей Каллас? Безусловно, нет.