Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка Страница 36

Малашкины необыкновенные способности проявлялись не только подобным трогательным образом. Охотничий инстинкт и трудное уличное детство брали свое: всегда накормленная, она все же считала делом кошачьей чести периодически самой добывать пропитание. Время от времени выкладывала посреди кухни или у чьей-либо двери пойманную мышь — уж не знаю, откуда она их брала, потому что никто из нас никогда не замечал ни их самих, ни помета или других признаков мышиного существования. Понятно, что Малашкина служба по защите дома от грызунов удостаивалась всеобщей похвалы. Я слышал, как Стеша с гордостью рассказывала о Малашкиных охотничьих подвигах приехавшей из деревни сестры. Это не опечатка: «говорила сестры», «гостила у сестре» — именно так, путая падежи, говорили наши соседи и их родичи. Сценаристы фильма Аркадия Райкина «Волшебная сила искусства» этого просторечного говора не выдумали.

Стеша еще не догадывалась тогда, что Малашкины добычливость и хитроумие не ограничиваются охотой на мелких грызунов. Раз или два в неделю она варила в огромной кастрюле щи, составлявшие основу ее с Павлом питания. Они ели эти щи и на завтрак, и на обед (когда обедали дома), и на ужин. Щи были мясные, говяжьи, причем говядину из них они употребляли в качестве второго блюда, обычно сдабривая самодельным хреном. Как сварятся щи, Стеша здоровенный мясной кусище вынет из кастрюли, порежет на кусочки и обратно сунет в кастрюлю. Перед каждой едой кастрюля подогревалась, щи наливались в большую миску, из которой они вдвоем или втроем по очереди хлебали простыми деревянными ложками (хотя имели и мельхиоровые, и даже серебряные с чьими-то буржуйскими монограммами — но деревянными им как-то вкуснее казалось), а куски говядины выкладывались в другую миску.

Малашка всегда внимательно следила за манипуляциями с кастрюлей и особенно за разрезанием мяса на куски, терлась об Стешины ноги и облизывалась. Иногда ей перепадал кусочек, но явно, с ее точки зрения, несправедливо маленький. Как-то во время разрезания мяса Стеше приспичило в туалет. Только дверь туда закрылась — Малашка, нисколько не смущаясь моим присутствием, скакнула на плиту, запустила лапу в миску с порезанным мясом, подцепила один кусок, вышвырнула его на пол, спрыгнула с плиты и с плотоядным урчанием утащила добычу в коридорчик, не просматривавшийся с кухни. Вернувшаяся к плите Стеша исчезновения куска не заметила и только поинтересовалась — смешинка, что ли, мне в рот попала?

Стешино обыкновение после разрезания мяса класть его обратно в кастрюлю, которая надолго, особенно в холодную погоду, оставалась на плите без присмотра, представлялось Малашке прямым вызовом и будоражило ее воображение. Она подолгу сидела перед плитой, уставившись на эту кастрюлю, и мне казалось, что я вижу, как крутятся шарики в ушастой головке. Выйдя как-то в кухню, я застал Малашку на плите с передними лапами на крышке кастрюли. Она соскочила на пол, но не побежала прятаться, а пристально на меня взглянула, как бы призывая в сообщники. Я ее погладил, и молчаливое соглашение было скреплено довольным мурлыканьем. Еще через пару дней я обнаружил кастрюлю непокрытой, а крышку лежащей рядом. Малашка сидела в уголке и намывала мордочку, явно довольная собой. Вышедшая вскоре Стеша посетовала мне, что забыла прикрыть кастрюлю, и вернула крышку на место. Прошло еще какое-то время, и я застал нашу кошку за поеданием приличного куска мяса, причем кастрюля была прикрыта крышкой, хотя и не целиком. Я дождался появления Стеши и спросил, кормила ли она Малашку, а то у меня ломоть докторской колбасы упал на пол — так сейчас ей дать или до вечера отложить? «Чего откладывать-то, — отвечала Стеша. — Я ей только вчера молока наливала, видишь, как увивается, — значит, голодная». И я понял, что Малашка додумалась отодвигать крышку, доставать мясо и возвращать крышку на место! Мне очень хотелось поделиться своей догадкой с мамой, но я тогда не рискнул, а рассказал ей об этом через несколько лет, когда мы уже жили на другой квартире. Она всплеснула руками: «Так ты тоже знал?!» Что поделаешь, котолюбие у нас в роду.

Как-то Павел, собравшись в очередной раз на своем мотоцикле в деревню, решил прихватить с собой Малашку: пусть порезвится на природе, да и в доме «у сестре» мыши обнаглели. Приготовили большую корзину, усадили туда кошку, обвернули мешковиной и засунули в коляску. Стеша на этот раз уселась на заднее седло, и они пустились в путь, километров за двести от Ленинграда. Пообещали вернуться через месяц.

Однако не прошло и недели, как я, возвращаясь с занятия в Эрмитаже, обнаружил у нашей двери тощую, грязную, блохастую, с исцарапанной мордой Малашку. Я даже сначала не понял, что это она, — но радостный хриплый кошачий вопль рассеял все сомнения. Мама была в не меньшем шоке от Малашкиного появления. Первым делом мы ей налили молока, а потом общими усилиями вымыли, смазали зеленкой царапины, помазали керосином от блох — она стоически переносила эти мучения и только попискивала время от времени. Через несколько дней шерсть снова начала лосниться, ребра перестали выпирать, и Малашка приобрела знакомый облик и веселый нрав. Только долго еще отказывалась выходить со мной на улицу.

Чуриниха и ее обезьяна

За домом, соседним с нашим, от Аптекарского отходит другой переулок — Круглый. С одной стороны всю его малую длину занимает один-единственный дом — уже упоминавшийся Круглый рынок, да и по другой стороне домов раз-два и обчелся. В первом из них, угловом с Аптекарским, судя по большим арочным окнам первого этажа, когда-то помещались лавки, но в мое время этот дом был жилым. Одно из этих окон было особенное: в нем между рамами — а расстояние это было сантиметров сорок, такую толстую выстроили когда-то наружную стену — был устроен травяной газончик, по боковым стенкам межоконного пространства вились какие-то растения и даже периодически давали мелкие цветочки. Но это еще что — в окне почти всегда обитала какая-нибудь зверушка! То хомяк сидел на задних лапках и грыз морковку, то маленький белый кролик скакал туда-сюда, то важно прогуливалась черепаха. Соседские ребятишки всегда торчали перед этим «живым окном», разглядывали очередного зверька и пытались привлечь его внимание стуком по стеклу.

Да не тут-то было: еще прежде зверька на стук отзывалась и высовывалась из-за занавески хозяйка квартиры, страшная Чуриниха. Если одного появления ее нахмуренного морщинистого лица с большущей волосатой бородавкой оказывалось недостаточно, чтобы любопытные отскочили от окна, то окрывалась форточка, и из нее густым басом раздавалось «Ферфлюхтеры поганые!», «Грымзой удавитесь!» и тому подобные непонятные и оттого еще более пугающие ругательства. Потом занавеска задергивалась, и можно было снова тихонько подойти к окну и смотреть на Чуринихину живность. Против смотрения она не возражала, а бесил ее только стук и скребание по окну.