Оля Ватова - Все самое важное Страница 36

Я подробно описала Вату свой визит к Омархаджеву. Слово в слово передала его речь. Но не стала задавать мужу никаких вопросов. Не просила сообщить о его решении. Позднее, выйдя из тюрьмы, Александр признался, что воспринял мое тогдашнее поведение — то, что предоставила ему полную свободу действий и ни на чем не настаивала, — как проявление настоящей любви к нему. Это поддерживало его силы в мрачных арестантских бараках.

Кроме того, я тогда пересказала ему письмо от Стефана Гацкого[30], которое получила накануне его отъезда из разгромленного посольства в Куйбышеве. Он писал: «Держись. Мы сделали все возможное, чтобы тебя вызволить. Даже обращались в Янгиюль[31], но там нашей просьбой, как всегда, пренебрегли». Своим письмом Стефан хотел приободрить Вата, хотя и безуспешно. Однако Александр выслушал это с чувством облегчения.

После возвращения поляков в Или жизнь их никоим образом не изменилась — нужда, болезни, голод. О муже моем ничего больше узнать не удавалось. Только то, что он продолжал сидеть в Третьем отделении. Я несколько раз пробовала получить свидание с ним, но Омархаджев вообще перестал меня принимать, не хотел даже разговаривать. Так продолжалось еще три месяца. И вот однажды вечером на пороге нашей хижины появился Александр. С большой бородой, отросшие волосы стали совсем седыми, цвет кожи приобрел землистый оттенок, какой бывает у заключенных. От него по-прежнему исходило спокойствие. И весь он светился радостью, оказавшись вновь с семьей. Муж так и не взял советский паспорт! И уже с порога показал нам возвращенное ему старое удостоверение личности.

Муж рассказал мне, что еще во львовской тюрьме ему как-то приснился кошмар, будто его выследили, схватили и упрятали в пыточную тюрьму. Когда он проснулся, то с трудом пришел в себя от страха. Примерно такое же ощущение ужаса он испытал, переступив порог Третьего отделения. Он догадывался, что его здесь ждет, знал, как беспощадно избивают поляков, отказавшихся от советского паспорта. Оказавшись в камере, он сразу определил своих будущих палачей, которые лениво отделились от зарешеченного окна. Камера находилась в подземелье. В ее полумраке Александр смотрел на трех приближающихся к нему полуголых гигантов. Я уже говорила, что муж в то время выглядел довольно необычно — обритый, истощенный, с горящим взглядом бунтовщика. Но дело было не только во внешности. Он производил впечатление самодостаточного, не изменившего себе человека. Александра не покидало ощущение духовной свободы. Зная, что сейчас должно произойти, он, по его собственному выражению, чувствовал себя одновременно «стрелой и целью». Переступая порог камеры, Ват обратился к Богу, прося Его благословить и стрелу, и цель.

Валентин, так звали старосту камеры, стоял перед ним в некоем отдалении. Это был очень рослый, сильный и по-своему красивый мужчина. Он наблюдал за Александром в ленивой позе хищника, уверенного, что жертва от него никуда не денется. Вдруг в тишине раздался голос Вата, который ему самому показался незнакомым. Когда он строго спросил, верят ли они в Бога, то прежде всего сам удивился такому неожиданному и странно прозвучавшему здесь вопросу. Сокамерники тоже были поражены. А Валентин стал грубо выяснять, зачем он это спрашивает. Александр же решительно и твердо произнес: «Я знаю, что вы должны меня жестоко избить. Знаю, что собираетесь бить долго, пока не соглашусь принять советское гражданство. Так вот, если вы верите в Бога, то сделайте так, чтобы я долго не мучился. Прикончите меня побыстрее, ибо все равно я никогда не возьму советский паспорт».

Как объяснить, что произошло после этих слов… В притихнувшей было камере все вдруг начали говорить разом. Потом отвели старосту в сторону и стали ждать его решения. А он все молчал, глядел на Александра, и казалось, что этот тюремный силач начинает потихоньку приходить в себя после внезапного погружения в какую-то далекую собственную реальность или в давно забытый сон. Потом, встряхнувшись и грубо покрикивая на окруживших его людей, он расшвырял в разные стороны сокамерников, занял свое место у окна и сказал: «Если хоть один волос упадет с головы этого человека, будете иметь дело со мной. Понятно?»

Какая волна воспоминаний нахлынула на Валентина вместе с речью Вата? Какой именно смысл вложил он в эти неожиданные здесь слова? Против чего так взбунтовался наш богатырь, что в бунте этом примкнул к Александру?

Ват сел на указанное ему место возле Валентина и его сотоварищей. Остальные заключенные, двадцать подростков, разошлись по своим местам у стен. Среди арестантов преобладали мелкие воришки и хулиганы с самой заурядной внешностью. Преимущественно воспитанники детдомов. На лицах некоторых явственно проступали характерные признаки сифилиса. Позже оказалось, что один из заключенных был сыном вице-главы горкома, а второй — единственным отпрыском секретаря райкома партии.

Валентин выглядел очень возбужденным. Едва Александр занял свое место, как его защитник заговорил громким, прерывающимся от ярости голосом. «Советский паспорт! — буквально выкрикнул он, задыхаясь. — Советский паспорт — это мы. Это кошмар Третьего отделения. Это тюрьмы и лагеря. Это вечный страх! Страх и террор — это советский паспорт. Это из ненависти к ним, к их уничтожающим все живое железным лапам, которые душат нас, рождается в наших душах желание убивать». Продолжая говорить, он вскочил и начал метаться по камере. Приблизившись к двери, Валентин стукнул по ней кулаком, прокричав в бешенстве: «Давай, давай, беги! В тюрьме мы свободнее, чем на воле. Здесь нам все можно. Хотим — кричим, проклинаем власть и отца народов. Ведь терять-то уж нечего».

С тех пор Валентин жил только мыслью о побеге. Он постоянно говорил об этом и строил планы. Все время, пока Александр находился там, упрямо возвращался к этой не дающей ему покоя мысли. Он рассказывал Вату, как однажды, убегая из лагеря, половину ночи провел в холодной проруби, прячась между кусками льда. Как погибал от голода, скрываясь в лесах, горах и степях. И каждое воспоминание он заканчивал тем, что твердо решил бежать снова.

Откровения Валентина побудили и остальных облегчить душу. Каждый произнес свой кипящий ненавистью монолог. Всем хотелось рассказать о своей нелегкой жизни. И часто судьбы этих людей печально походили одна на другую.

Александр слушал их с огромным вниманием. Арестанты, видя это и ощущая сострадание, которое отражалось на его лице, продолжали свои исповеди, пока не иссякали силы. А потом, едва переведя дыхание, просили Вата рассказать им о том свободном мире, к которому он раньше принадлежал.