Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина Страница 36

— Да кто же здесь не знает, что Дальский талантлив, — неожиданно перебивают рассказчика. — Но он скорее не Дон Карлос, а Рогожин… Ведь не случайно Рогожин — его самая удавшаяся роль… Вы посмотрите его в этой роли. Он такой же на сцене, как и в жизни, ему даже не нужно лицедействовать. Редко бывает полное совпадение, когда у актера все приходится по мерке, как в данном случае у Дальского и Рогожина… Не говоря уже о физических данных, но и сущность его, внутренняя природа, мироощущение — все ему тут сродни… Вспомните, что говорит о Рогожине Достоевский: «Лет двадцати семи, курчавый и почти черноволосый, с… огненными глазами. Тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку. Крепкое телосложение. Что-то страстное до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с редким самодовольным видом».

— Но Достоевский писал, что у его Рогожина огромное сердце, которое может страдать и сострадать, у него сильные страсти… Он и умен, талантлив, бескорыстен, бойцовская натура…

Шаляпин жадно внимал всем этим разговорам, давно покоренный могучим темпераментом полюбившегося актера. Дальского в роли Незнамова он мог смотреть бесконечное число раз, всегда восхищаясь естественностью, тонкостью игры этого неповторимого человека, о котором столько возникало пересудов, споров, анекдотов.

Бывало, что в разгар самых острых разговоров о Мамонте Дальском, о его беспутном и даже предосудительном поведении, в дверях ресторана появлялся сам Дальский в серой поддевке, отороченной черной мерлушкой, в высоких сапогах, курчавый, со сверкающими страстью глазами, с язвительной усмешкой на губах. Смело, размашисто входил он, громко подзывал официанта и резким голосом заказывал себе столик, не обращая внимания на битком набитый ресторан. На какое-то мгновение все затихали, любуясь его широкой, необузданной натурой, не знающей никаких стеснений и запретов, — он всегда жил настоящей минутой, мало задумываясь о возможных последствиях. Проходило какое-то время, и Дальский становился центром шумного застолья беззастенчивых друзей или случайных спутников на один вечер или ночь.

Много ролей в исполнении Дальского видел Федор Шаляпин, много раз видел его и в ресторане Лейнера, даже познакомился однажды с ним, но все это носило мимолетный характер. Давно мечтал он посмотреть Дальского в роли Гамлета, и вот, наконец, афиши возвестили об этом событии в театральном мире. Билетов, конечно, невозможно было достать. И тут Шаляпин вспомнил о приглашении Юрия Юрьева бывать у него за кулисами и о его обещании помочь с контрамарками.

Так он и сделал. Задолго до спектакля зашел к Юрьеву за кулисы.

Юрьев гримировался, но обрадовался новой встрече. Вручив ранее заготовленную контрамарку, пригласил Шаляпина бывать у него в антрактах.

Шаляпин сел на свое место и закрыл глаза. Вскоре занавес поднялся, и на сцене появился Гамлет. Уже не раз Шаляпин видел этот спектакль, но такого Гамлета видеть ему не доводилось.

С каждой фразой, произносимой Дальским — Гамлетом, Шаляпин как бы сливался с характером героя, настолько все было живо, эмоционально. Вот Дальский начинает монолог «Что ему Гекуба?». Сначала медленно, сдержанно выпроваживает назойливых и надоевших Розенкранца и Гильденстерна, затем облегченно вздыхает, когда ему это удается, и он остается наконец-то один. После этого артист минуту просто стоял, ни одного движения не делал, а все внимание было приковано к нему. Дальский неподвижно стоял и смотрел в одну точку. Тихо, почти шепотом, медленно, без движения, мучительно трудно выдавливал из себя слова, которые словно бы и не хотели уходить из его души. Чувствовалось, что каждая мысль, каждое слово давались с трудом, и верилось, что это действительно принц Гамлет, который живет, мучается под тяжестью неразрешимых вопросов.

Шаляпин смотрел на Дальского и удивлялся его способности переключаться из одного состояния в другое. Только что он был тих, спокоен, раздумчив, но чуть спустя страсти его клокотали, как бушующий океан, когда он произносил слова ярости и скорби по адресу своего отчима — «коварного и распутного мерзавца». То снова Гамлет затихает в раздумье, бичуя себя за слабость, мешавшую ему отомстить за своего любимого отца, «лишенного так гнусно жизни драгоценной». Доводил себя этими самобичеваниями до такого отчаяния, что падал в изнеможении на ступеньки трона и рыдал… Снова длились минуты молчания, зал замирал от нетерпения. Дальский вставал, явно на что-то решившийся, и произносил трагические слова: «Ну, к делу…» А слова «Театр ловушкой будет, западней: она захлопнет совесть королей…» произносил энергично, твердо, как волевой человек, который знает, что делать.

«Вот бы познакомиться с ним, — внимательно наблюдая за игрой Дальского, думал Шаляпин. — Так бы играть в опере, как он играет в драме… Но разве это возможно…»

В антракте Шаляпин подошел к Юрьеву за кулисы. Шаляпин никогда не смущался, но, увидев в гримерной рядом с Юрьевым Дальского, несколько оробел: ведь только что ему так хотелось познакомиться с прославленным актером, и вот он здесь, рядом…

Преодолев смущение, Шаляпин подошел к Юрьеву и одобрительно стал говорить о его игре, восхищался простотой и естественностью поведения на сцене.

— У меня-то простая роль, тут не нужно особого труда перевоплощения, а вот Мамонту Дальскому ох как трудно…

Дальский, услышав свое имя, повернулся к ним и гордо заявил:

— Мой друг Лаэрт! Без трудностей живешь? Зачем от сердца своего так долго отталкивать меня, мой друг Лаэрт?

— Вспомнили свою любимую роль! — Юрьев широко улыбался, глядя на вкрадчивого Дальского. — Дон Карлос в вашем исполнении лет пять тому назад потряс меня… Мамонт Викторович, познакомьтесь, это Федор Шаляпин — бас Мариинского театра, пришел послушать и посмотреть вашу игру…

Мамонт Дальский наконец-то посмотрел на Шаляпина, которого как бы не замечал:

— А ведь мы, кажется, встречались у Лейнера? И даже, кажется, пили вместе, а? Вы ведь тоже любите бывать у Лейнера?

— А кто ж там не любит бывать? Там так хорошо и уютно. И говорить можно…

— Давайте завтра и встретимся там, вот и поговорим. — Дальский лишь на мгновение замолчал, вглядываясь в радостное лицо нового знакомого. — А может, сегодня махнем туда после спектакля? Как вы, Юрчик?

— Можем махнуть и сегодня, — добродушно согласился Юрьев, почувствовав, как сразу потянулись друг к другу два столь внешне непохожих, но чем-то внутренне близких человека.

Спектакль закончился, вызовам не было конца.