Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора Страница 36

Я понял, что у нее на душе наболело и ей хочется с кем-то поделиться. Но она давно замкнулась в себе. Отсюда сдержанная манера поведения и отсутствие улыбки. В то же время удивила ее откровенность. Осторожно, чтобы не обидеть, задал ей этот вопрос. Она, пожав плечами, ответила:

– Сама не знаю. Какое-то необъяснимое внутреннее чувство доверия. Хотя, может быть, оно окажется обманчивым. Я слишком часто ошибалась в жизни.

Я возразил:

– Не могут быть все одинаковыми и плохими. Могу доказать!

Она ответила моей излюбленной фразой:

– Поживем – увидим.

Какое-то время шли молча. Чтобы продолжить знакомство, я без утайки поведал о себе и своих родителях. Она слушала не перебивая, с большим интересом. Когда я замолк, Валентина сказала:

– Я поражена, сколько всего выпало на вашу долю!

Долгий путь к ее дому показался мне очень коротким. Мы остановились у калитки. Расставаться не хотелось. Но время было позднее, и я понимал, в каком тревожном состоянии находится мама. Мы стали прощаться. Я невольно притянул Валентину к себе. Она мягко отстранилась и мило погрозила пальчиком:

– Не опережай события. Иначе я подумаю, что ты обычный кобель!

Она перешла на «ты». Это уже был шаг вперед. По темным улицам я как можно быстрее ринулся домой. Безлюдье иногда нарушалось запоздалыми встречными. Пошатывающийся мужичок навеселе прохрипел пропитым голосом:

– Дай прикурить, а то невмоготу! Готов убить за сигарету.

Я бросил на ходу, что некурящий.

– Ну и дурак набитый! – рявкнул он вслед.

Другой встречный пытался остановить меня:

– Послушай, браток! Отвали пару рублей на выпивку. Иначе не усну.

В горле пересохло. Я вытащил из кармана несколько денежных купюр и на ходу сунул ему в руку. Он прокричал:

– Век буду помнить твою доброту!

Вскоре, запыхавшись от непривычно скорой ходьбы, появился перед испуганными очами мамы. Она была вся на нервах и надрывно закричала:

– Ты доведешь меня до сердечного приступа! Я чего только не передумала! Ведь вокруг полно шпаны. А уже почти полночь!

Вина перед мамой была смягчена нежным поцелуем и обещанием впредь предупреждать о возможной задержке после работы. Мама немного успокоилась. Я воспользовался этим и рассказал ей о своей неожиданной влюбленности. Она отнеслась к новости неодобрительно.

– Тебе нужно сейчас думать не о девчонках, а о продолжении учебы. Об этом отец пишет в каждом письме. Ты хорошо начал, а где продолжение? Нет даже аттестата о полном среднем образовании. Девчонок пруд пруди. Любая готова заарканить такого парня, как ты. Успеешь, все у тебя впереди.

Я пожалел, что в порыве влюбленности слишком разоткровенничался. Мама неизменно очень напряженно и даже с ревностью относилась к моему пробуждающемуся интересу к прекрасному полу. А появление в моей личной жизни молодой особы всегда становилось камнем преткновения между нами. По-видимому, такова природа материнской любви…

Утром, чтобы исключить повторные переживания, предупредил маму о специфике новой службы. Неизбежны непредвиденные задержки и поездки в другие населенные пункты. Это было близко к истине, к тому же заранее хотелось найти возможность время от времени провожать Валентину домой после рабочего дня.

Придя в штаб, я был сразу приглашен к Никульшину. Он с ходу сказал, что сегодня ночным поездом мы с ним отправляемся на несколько дней в Кременчуг. При этом, как бы оправдываясь перед самим собой, добавил:

– К сожалению, пришлось отказаться от личного автомобиля. Дорога настолько разбита и загружена военными грузовиками, что вероятность приехать ровно в срок почти нулевая.

В обеденный перерыв мне удалось недолго пообщаться с Валентиной. Я уведомил ее о предстоящей поездке. Ее взгляд излучал обволакивающее тепло, а голос звучал очень нежно.

– Доброго тебе пути. Скорее возвращайся. Буду ждать тебя с нетерпением.

Я понял, что мы оказались в крепкой и глубокой ловушке, из которой почти невозможно выкарабкаться. Она называлась «любовь». И противиться ей бессмысленно. Потому что это – основа человеческой жизни во всех ее проявлениях. С такими философскими мыслями я ненадолго забежал домой. В подтверждение слов, сказанных утром, предупредил о поездке в Кременчуг. Собрав дорожную сумку, ушел обратно в штаб.

В поезде мы заняли места в прицепном вагоне. Он отличался от остальных общих вагонов относительной комфортностью и строго нормированным числом спальных мест. По негласным законам военного времени в нем передвигался «высокий» контингент гражданского населения и военнослужащих. Никульшин расположился на нижней полке, я над ним. Напротив заняла место супружеская пара среднего возраста. Словоохотливый мужчина доложил, что он инвалид войны и недавно выписан из госпиталя. Вместе с женой едет на побывку к сослуживцам. Его гимнастерку украшали боевые медали и цветные нашивки ранений. Все стали готовиться ко сну.

Я с интересом наблюдал за Никульшиным, который, по словам Валентины, заботился о своей внешности больше, чем кокетливая женщина. При этом постоянно чистил мундир одежной щеткой. Бархоткой до зеркального блеска натирал хромовые сапоги. Одежду проглаживал при малейшей помятости. Он чем-то напоминал гусаров царских времен, как их описывали наши литературные классики. И производил незабываемое впечатление на всех, кто с ним сталкивался в первый раз. А как виртуозно ругался!

Укладываясь спать, он аккуратно развесил галифе на вешалке у изголовья. Сапоги уложил под подушку. Накрылся шинелью. Через несколько минут его могучий храп перекрыл стук колес вагона. Я долго ворочался на верхней полке. Среди ночи меня разбудил крепкий мат. Я вскочил спросонья, не понимая, что происходит. В отсеке вагона мы были вдвоем. Семейной пары не оказалось. На какой-то станции они сошли. Заодно умыкнули галифе Никульшина, а также умудрились с ловкостью фокусников вытащить из-под подушки его любимые хромовые сапоги.

Своим криком Никульшин разбудил всех спящих. Растерянный проводник нескладно пытался объяснить, что сейчас в поездах орудуют целые банды профессиональных воров. Под видом инвалидов и участников войны входят в доверие к пассажирам. А ночью ловко обкрадывают их и исчезают на промежуточных остановках. Проводник вызвал начальника поезда и дорожного милиционера. Составили акт. Обещали принять меры для поимки преступников. Предположительно, переходя из вагона в вагон, они незаметно вышли на станции Кобеляки. Начальник поезда сказал, что еще некоторые пассажиры заявили о краже различных вещей, сумок и даже чемоданов. Возможно, у воров были сообщники.

При подъезде к Кременчугу Никульшин попытался натянуть на себя мои солдатские штаны и кирзовые тупоносые сапоги. Они были на несколько размеров меньше, чем надо, и очень сильно жали. Поэтому попытки в них пройтись сопровождались непрерывным изощренным матом. На перроне нас встретили несколько военнослужащих. Наш вид вызвал у них нескрываемое удивление. Особенно мой. Из-под солдатской шинели проглядывали белые кальсоны. Ноги были обуты в домашние тапочки Никульшина, которые сползали на ходу из-за большого размера. По зимним колдобинам я вприпрыжку замыкал шествие.