Николай Теренченко - Мы были суворовцами Страница 36

Мы уважали свою учительницу, старались поменьше огорчать ее. Но огорчения были. Однажды она задала нам очередную тему для домашнего сочинения об Обломове. Через несколько дней мы выполнили задание и сдали его для проверки. Еще через несколько дней приходит наша Гамалеиха, сама не своя от наших сочинений. Особенно досталось за злоупотребление иностранными словами Витюше Остапенко. Запомнилось, с каким сарказмом прочитала учительница Витино выражение: "Мосье под микитки взял досье". О, нет! Такого вульгарного отношения к великому, могучему русскому языку она простить не могла и влепила Вите Остапенко единицу. Это единственный кол, поставленный Гамалеихой, который я помню.

Антонина Алексеевна горячо поощряла наших первых "пиитов", развивая у них дар стихосложения, и многие из нас втайне кропали свои вирши. Они хорошо получались у Левы Козина, у Юры Бирюкова. У нашего Юрика еще с семилетнего возраста на лбу было незримо начертано: "Будущий литератор, поэт" и прочее. Неплохо писал стихи и Витя Гузеев, вечный балагур и весельчак: с ними Виктор часто и с успехом выступал на сцене. А Лева Козин на госэкзаменах по литературе экзаменационное сочинение написал стихами и получил высший балл.

А вот стихотворение нашего Юры Бирюкова, написанное в честь восьмой годовщины училища, когда автору было четырнадцать лет. |

Как нашу радость выразить сильней?

Как наши чувства выразить словами?

Ведь мы сегодня отмечаем с Вами

Училища родного юбилей!

Мы восемь лет одной семьей живем,

Единой, крепкой и счастливой.

Традиции родного коллектива

Мы с честью и достойно бережем.

За эти годы мы, как отчий дом,

Училище родное полюбили.

О нем всегда и где бы мы ни были

Мы вспомним, как о самом дорогом.

И представляю я: пройдут года,

Мы станем офицерами ..., но только

Мы первым долгом все зайдем сюда,

Где получили в нашу жизнь путевку.

В Новочеркасск приедем и зайдем,

Зайдем, волнуясь в этот двор, тот самый,

Что мы благоустраивали сами,

И сколько здесь знакомого найдем.

Нас поразят своею высотой

Деревья, что когда-то были малы,

Они, шурша густой листвой,

Пробудят в нас поток воспоминаний.

Здесь нашей жизни лучшая пора!

Как реки, брали здесь свои истоки,

Чтоб вырваться затем на путь широкий,

Все наши будущие славные дела.

А сколько их! Ведь впереди вся жизнь

Раскинулась в необозримой шири ...

Нам предстоит впервые в мире

В стране своей построить коммунизм!

И гордо, смело смотрим мы вперед:

Нам в будущее все пути открыты,

Нам это счастье Октябрем добыто,

Нас к счастью партия уверенно ведет!

Антонина Алексеевна гордилась нашими успехами. Если бы она знала, что ее питомцы и в зрелые годы, убеленные сединой, с благодарностью будут вспоминать ее и посвящать свои стихи родному училищу, своим педагогам...

Николай Иванович Шапошников (6-й выпуск)-полковник запаса, врач:

Дерзай, Николка, друг ты мой!

Пока нам рано на покой!

И детство помнить будем мы

Те дни суровые зимы,

Когда поставили нас в строй,

Похож он был на детский рой.

Как пролетели десять лет!

Ведь педагогов наших пламя

Мы превратили в наше знамя.

Пусть только снится нам покой,

Дерзай, Николка, друг ты мой!

4. Командир капитан Хованский

Большим авторитетом и уважением пользовался у нас командир второго взвода капитан Хованский Георгий Федорович, прибывший к нам в училище с фронта в 1944 году. Был он человеком атлетического телосложения, красивый, с сочным рыкающим басом. Его трудно было поймать на какой-то оплошности, подшутить над ним. Он несомненно обладал хорошими актерскими способностями, участвовал в работе нашего училищного драмкружка и был великолепным рассказчиком. Все же, мы предпочитали его рассказам про древнюю Элладу, о 12 подвигах Геракла наши таинственные чердаки и подвалы.

Однажды со мной произошел каверзный случай. Где-то замешкавшись, я опоздал на один из рассказов Хованского. Запыхавшись, влетаю в класс, где все уже собрались и слушают очередной подвиг древнего героя: И только было открыл рот, чтобы попросить разрешения присутствовать, как слышу грозный, гневный рык Георгия Федоровича, обращенный ко мне: "Вон отсюда, негодяй!" Глаза его сверкали настоящим неподдельным гневом, он, казалось, готов был убить меня! Меня словно ветром сдуло из класса. Забившись в какой-то угол коридора, я перебирал в своей памяти, чем это я мог прогневить нашего Хованского, который относился ко мне в общем-то положительно. А в это время в классе творилось что-то невероятное! Все хохотали до слез, до коликов в животе! Оказывается, я ненароком подскочил к тому месту в рассказе Хованского, где Геракл гневно закричал на лжеца: "Вон отсюда, негодяй!..."

5. Старшина Занин

Другим необыкновенным рассказчиком в нашей роте был старшина Занин, по кличке "Свистало". Мы откровенно его не любили, даже ненавидели за его жестокость к нам, всячески ему досаждали, а при случае и мстили. В тот период он учился на заочном юридическом факультете и знал множество криминальных историй. И чтобы как-то угомонить нас, Занин рассказывал нам страшные истории про бандитов. Негромко рассказывал своим гнусавым голосом, а это в ночной тишине еще больше интриговало. Здесь были и беспощадные, но хитрые бандиты и следователи, стрельба и погони, и, конечно же, блатной жаргон. В огромной спальне стояла абсолютная тишина. И если в других спальнях, в других ротах были шум, мяуканье, ошалелые дежурные старшины носились из спальни в спальню, пытаясь навести порядок и тишину, то у нас стояли тишина и покой. Впрочем, это было только в дежурство Занина, при других старшинах мы тоже мяукали, кукарекали, устраивали бои подушками. Занину мы многое прощали за его захватывающие, необыкновенные истории ...

6. Изюмский, наш историк и летописец

Мы перешли в третий класс, где начиналось изучение Истории древнего мира, когда к нам пришел преподаватель истории Борис Васильевич Изюмский. Мы давно знали этого офицера, преподававшего историю и логику в старших классах, его строгость, бескомпромиссную требовательность. О великолепном знании им своего предмета ходили легенды. Это был необыкновенный преподаватель. У нас было много хороших, талантливых педагогов, но Борис Васильевич стоял особо. О нем с уважением говорили взрослые, с восхищением и примесью страха старшие ребята, кому он ставил колы. У Бори (так называли его все ребята) почти не было двоек. Были пятерки, четверку он ставил как бы с некоторым сомнением, тройку кривясь, будто давил в журнале клопа. После тройки почти всегда шла единица, которую он ставил решительно, твердо выводя в журнале красивый, крупный кол. И при этом любил говорить свое любимое изречение из Маркса: "Нельзя так серо знать мать-историю!" Обо всем этом мы были наслышаны от старших ребят и заранее с интересом и любопытством ждали прихода нового преподавателя.