Дмитрий Володихин - Братья Стругацкие Страница 36

Вне «салона» Стругацкий-старший встречался с Анатолием Гладилиным и Василием Аксеновым, Георгием Владимовым и Андреем Вознесенским, Фазилем Искандером и Аркадием Аркановым, Юрием Казаковым и Евгением Евтушенко. Конечно, многие встречи происходили, скажем так, по касательной, за столиком кафе, на каких-то дружеских застольях и не вели к долгим отношениям, но они были, были, а даже короткая встреча с неоднозначным человеком оставляет след в душе творческой личности. Тогда же, кстати, Аркадий Натанович подружился с выдающимся математиком Юрием Маниным, надолго ставшим его другом, и с создателем первого отечественного компьютера Алексеем Шилейко.

В общем, Стругацкий-старший легко и постоянно общался и с литераторами, и с учеными, и с редакторами, и с чиновниками от культуры; он легко мог завязать знакомство в ресторане и даже на скучном, совсем необязательном собрании.

Дружеский круг Стругацкого-младшего был более устойчив.

Из письма Г. Прашкевичу (от 8.X.2010): «В Питере у нас был свой кружок единомысленников и взаимно симпатичных друг другу людей.

Был Илья Иосифович Варшавский, всеобщий любимец, признанный мастер короткого рассказа, а, главное, — безукоризненно обаятельный человек. (Помнится, я преподнес ему нашу „Далекую Радугу“ с дарственной надписью: „Философу и хохмачу Илье Иосифовичу. Приличное, вроде, сырье для пародий“. Впрочем, на АБС он пародий, по-моему, никогда не писал. А я на него — неоднократно. Только не на его тексты, а на его, так сказать, модус вивенди и операнди. К сожалению, — или к счастью — все они слишком длинны, чтобы их здесь приводить, да и публиковались не раз.)

Был Дима Брускин, сделавший первый и, на мой взгляд, лучший перевод „Соляриса“ — остроумец, бонвиван, настоящий мачо (хотя слова этого мы тогда не знали еще). Обаятельнейший некрасавец. Умеющий пить, не пьянея. К сожалению.

Мишка Хейфец, публицист, знаток истории народовольцев, замечательный эрудит (помню его задумчивую фразу: „Я историю, в общем, знаю неплохо. Но вот четвертый, пятый, шестой века — тут у меня пробелы“). Он был большой любитель поговорить о Софье Власьевне (эвфемизм КГБ — как и Галина Борисовна, и множество других. — Д. В., Г. П.), и говорил совершенно открыто в любой произвольной аудитории. „Бросьте, — отвечал он на предостережения. — Захотят посадить — посадят. За неправильный переход улицы“. В 74-м его и посадили (за статью о Бродском), дали максимум по 70-й — „пять плюс три“, кажется. Сейчас он в Израиле, уважаемый публицист и историк.

Вадим Борисович Вилинбахов (отец нынешнего нашего главного герольдмейстера РФ) — историк-профессионал, бывший военный, единственный из нас, кто предрекал неизбежность военного переворота — очень был высокого мнения о потенциале социального радикализма нашей армии.

Влад Травинский — он был тогда большой среди нас шишкой: ответственный секретарь знаменитой „Звезды“ — великий знаток всех нюансов текущей политики и хороший журналист. Уехал в Москву — завоевывать Третий Рим, — да там и сгинул, как многие, ничего не завоевав.

Бывали с нами и люди симпатичные, но скорее случайные: A. А. Мееров, писатель вполне посредственный, но человек очень интересный; Евгений Павлович Брандис, тогдашний спец номер один по литературной критике фантастики, — исключительно добрый, тихий, приветливый, навсегда ушибленный борьбой с космополитизмом образца 48-го года; Витя Невинский, автор всего одного, но хорошего романа, рано умерший… А корифеи тогдашние — Геннадий Гор, Г. Мартынов, тем более — Гранин, — с нами не общались, это было совсем другое поколение и как бы другой „позисьен сосиаль“. А на самом деле либо мы их не хотели, либо они нас».

Разумеется, в таких компаниях не могли не идти постоянные споры о будущем — о близком и о далеком. Они и шли. И достаточно часто. Сейчас, говоря об этом, непременно следует помнить, что в 60-х годах прошлого века будущее, как далекое, так и близкое, самым невероятным образом завязывалось на текущее настоящее и далеко еще не отшумевшее прошлое. Относительная свобода («оттепель») еще не ушла, надежды не завяли, понятно, каждый здравомыслящий человек пытался понять, а что там — завтра? Каким оно может быть у страны, только что выползшей из репрессивного мрака, только что выбравшейся из катастрофической мировой войны?

И, пожалуй, никто так ярко, как Стругацкие, не выразил тревоги тех дней.

3

Повесть «Трудно быть богом», написанная в ту пору, несомненно, стала самым известным произведением братьев Стругацких. Повесть читали с восторгом в эпоху «оттепели», с упоением — во времена застоя, с надеждой — в годы перестройки, и с ностальгией читают ныне. «При подписании рукописи в набор, — вспоминала редактор книги Бела Клюева, — B. О. Осипов (главный редактор издательства „Молодая гвардия“. — Д. В., Г. П.) задал мне привычный вопрос: „Это хорошая рукопись? В ней ничего такого нет?“ Я привычно заверила его, что все в порядке, рукопись хорошая…» Но как только повесть вышла в свет, в газете «Правда» появилась разгромная статья академика Францева, а в «Известиях» не менее яростно набросился на книгу известный тогда фантаст В. Немцов.

К счастью, погоды эти выступления не сделали. Даже Ефремов, в то время уже несколько настороженно относившийся к братьям, в статье «Миллиарды граней будущего» назвал повесть «лучшим произведением советской научной фантастики». Примерно то же позднее написал и Всеволод Ревич: «…роман, который я… считаю лучшей их книгой, а может быть, и одним из лучших произведений всей мировой фантастики…» А фантаст Александр Мирер, вспоминая через четверть столетия свое впечатление от повести, высказался в каком-то ликующем стиле: «„Трудно быть богом“ было что-то вроде разорвавшейся бомбы. Хотя мы тогда уже читали „Солярис“ и „Непобедимый“. Тогда два имени тотчас же встали рядом: Станислав Лем и братья Стругацкие…» Дальше всех пошел исследователь творчества братьев Стругацких Л. Филиппов, прямо утверждавший, что у человека, «не читавшего в юности „Трудно быть богом“, — прореха в образовании, более того — в воспитании. Притом невосполнимая».

К началу «нулевых» повесть «Трудно быть богом» вышла совокупным тиражом около двух с половиной миллионов экземпляров; по нескольку изданий она выдержала в Болгарии, Испании, Германии, Польше, Италии, США, Чехословакии, Югославии. Критики неистово спорили о ней, и, в общем, мнения склонялись в положительную сторону.

Да и сами авторы остались довольны своей работой.

«Роман, надо это признать, удался, — писал Стругацкий-младший. — Одни читатели находили в нем мушкетерские приключения, другие — крутую фантастику. Тинэйджерам нравился острый сюжет, интеллигенции — диссидентские идеи и антитоталитарные выпады…»