Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян Страница 37

Забот с изданием «Юсисапайла» было так много, что Налбандян на некоторое время оторвался от происходящих в Нахичеване-на-Дону событий.

А когда в начале марта первая тетрадка «Юсисапайла» была наконец разослана подписчикам, когда в какой-то степени утряслись дела с наборщиками армянского шрифта и были уже готовы материалы для следующих номеров, Налбандян вспомнил вдруг, что не получил ответа на посланное год назад Карапету Айрапетяну свое письмо, и решил возобновить прервавшуюся с ним переписку.

По каким-то дошедшим до него слухам Микаэл интуитивно чувствовал, что его соратник и друг несколько охладел к нему. Однако причины Микаэлу пока не были известны. Но Налбандян все же считал, что ему, во всяком случае, необходимо похвастаться успехом и заодно выразить свою признательность. Ведь своим существованием и преуспеянием журнал и типография обязаны содействию их сограждан, и в первую очередь Карапету Айрапетяну. «Да будет вам известно, с какой самоотверженностью днем и ночью, до ломоты в спине и рези в глазах, работаем мы, пишем и правим, печатаем и мучаемся, — сообщал Микаэл Айрапетяну и добавлял: — Все это в наших силах, а что касается материальных средств, то мы их не имеем, и в этом нам должна помочь нация».

Знал ли Микаэл о том, что в Нахичеване-на-Дону происходит новая расстановка сил, слышал ли, какую теплую встречу организовали там новому епархиальному начальнику Габриэлу Айвазовскому? Известно ли ему было, что Айвазовский призвал халибяновцев и айрапетянцев к миру и согласию?

Казалось бы, что с изданием «Юсисапайла», с одной стороны, и этими событиями, с другой, наметилось новое соотношение сил. Но означало ли это, что грядет жестокая битва?

Можно было не сомневаться, что так оно и будет.

Несмотря даже на то, что их общее дело Микаэл Налбандян представил всего лишь как скромное пожелание: «Суметь хотя бы показать, каким должен быть журнал для воспитания своей нации».

И именно первая попытка послужить примером явилась поводом к тому, чтобы противники, которые до этого находились в беспокойном и нетерпеливом ожидании, с выходом первого номера журнала тут же бросились А наступление.

Причиной послужила рецензия на книгу Степаноса Назаряна «Журнал новой армянской речи».

Как и во всех тех случаях, когда начиналось какое-либо новое дело, Микаэлу Налбандяну и на этот раз суждено было стать и его основателем, и теоретиком, и практиком.

Прежде всего ему пришлось теоретически обосновать и охарактеризовать самый предмет литературной критики, ибо среди армян бытовало мнение, что эта пресловутая «критика» придумана, чтобы порочить людей, выставлять на всеобщее посмешище ошибки или недостатки авторского труда. Словом, «критика — это сплетня или клевета».

В действительности же, объяснял Налбандян, критика является тем критерием, которым оценивается степень просвещенности той или иной нации. Следовательно, посредством критики можно понять отношение нации к действительности.

Критика — это святой и беспристрастный суд, перед которым равны все, как друзья, так и враги. Налбандян был убежден, что критика обязана отдавать должное достоинствам противника, и сам был готов объективно рассматривать труды авторов. Именно уровень критики обусловливает уровень национальной литературы, ибо если в литературе проявляется «душа нации, ее взгляд, общественная жизнь», то настоящая критика является «мерой и степенью всего этого».

К несчастью, в качестве критиков до этого подвизались люди малосведущие, едва ли поднявшиеся выше школьного уровня. Мышление этих людей, «кое-как выучившихся вкривь и вкось лепить несколько слов», но считавших себя безоговорочными авторитетами, было на редкость узким и устаревшим.

Уверенный, что его противники обязательно будут возражать ему, Налбандян сразу же предупреждал их, что не приемлет той точки зрения, будто литературой является все написанное, даже то, что не связано с душой народа, «в чем, как в зеркале, не видна жизнь нации, ее самые тонкие штрихи». Но вместо того чтобы начать с Налбандяном дискуссию, «эти армянские критики, чувствующие себя корифеями», избрали иной, странный, если не сказать аморальный способ возражения.

Этот способ заключался в посылании влиятельным армянам, а затем и официальным властям обвинительных петиций и жалоб. И вполне естественно, что подобный образ действий они считали единственно для себя возможным, чтобы избавиться от нападок «разбойника Налбандяна».

Если б дело отрапичивалось одними жалобами… Но история сохранила также множество доносов и клеветнических писем, преследующих лишь одну цель — уничтожить Микаэла.

…Первое обвинительное письмо было отправлено Хачатуру Лазаряну. «Критик», о котором более чем пр) — врачно намекнул в своей статье Налбандян, жаловался, что его порочат, «не признают его заслуг» и что этот пресловутый «заблудший армянский схоласт, кое-как выучившийся вкривь и вкось лепить несколько слов», — сам автор статьи Налбандян, и никто другой.

Потом выяснилось, что многим не понравилась оценка Налбандяна книги Степаноса Назаряна «Журнал новой армянской речи». «Под его пером наш народный язык получит права гражданства и приблизится к своей цели — стать совершенным средством для воспитания народа, — убежденно писал Налбандян. — Нация с любовью примет книгу, которую автор посвятил воспитанию сынов своего народа».

Едва успела дойти до Тифлиса первая тетрадка «Юсисапайла», как еженедельник «Мегу Айастани», о котором, если помните, Степанос Назарян сказал: «Дай бог, чтобы тифлисцы были к нему добрее, чем ко мне», поспешил выступить как против Назаряна, так и против Налбандяна.

Кстати, по характеру своих обвинений и общему уровню клеветы опубликованная на страницах еженедельника статья ничем не уступала отправленному Лазаряну письму.

Мандинян, автор статьи, прежде всего счел необходимым напомнить о том, «сколько укоров, сколько оскорблений, сколько хулы возводил на Армянскую нацию» Степанос Назарян в своих предыдущих трудах. И далее он перешел на тот самый стиль, который характерен, пожалуй, для всех критиков всех времен, считавших, что они и только они являются альфой и омегой филологии.

«До сих пор нация молчала, — заявляет Мандинян, — ожидая, что Назарян, может быть, осознает свои наветы, однако он каждый день добавляет к ним новые и нашел себе в — помощники некоего Налбандяна. И стали они неосторожными словами поносить нацию, причем не только людей невежественных, но и ученых, желая лишь самим