Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын Страница 37

тем получала опору в западном общественном мнении. А вместе с тем – реальные законы Свободного Мира нами не ощущались. Зналось, конечно, что вся атмосфера его, как она из западного радио вырисовывалась, – другая, не наша. Но это общее понимание – даже на иностранных корреспондентов в Москве распространялось нами ограниченно: уже они казались обязаны разделять наш суровый воздух, и забывали мы, что Москва для них – весьма престижное и выгодное место службы, которое легко и потерять. Те же иностранцы, кто втягивались в наши секретные сообщники (близкие «невидимки»), уже воспринимались нами как обданные русским ветрожогом, такие же непременно стойкие и такие же непременно верные. (Да вот, замечательно: такими они себя и проявляли – они переняли эту атмосферу безнаградной жертвенности.)

Но и просто вообще знать – всегда мало для человека. А начнёшь проводить через опыт, через поведение – и наошибаешься, и наошибёшься.

Вся эта гекатомба самоотверженности наших «невидимок», возвысившая мои книги и выступления до зрения и слуха всего мира, так что они появлялись в полную громкость, неостановимо для Лубянки и Старой площади, – в реальной жизни не могла выситься легендарно-чистой, так, чтоб не тронула её коррозия корысти. И коррозия эта пришла в наше дело, и несколько раз, но из мира, устроенного по другим жизненным законам. Могла б и в пригнётном мире прилепиться, но удивляться надо: нет. В этом, говорят, безнадёжно испорченном обществе и народе – тогда не втиснулись между нами корысть, предательство, осквернение.

Мы – бились насмерть, мы изнемогали под каменным истуканом Советов, с Запада нёсся слитный шум одобрения мне, – и оттуда же тянулись ухватчивые руки, как бы от книг моих и имени поживиться, а там пропади и книги эти, и весь наш бой.

И без этой стороны дела осталась бы неполна картина.

______________

Всегда правильно толковала «Ева» (Н. И. Столярова), даже впервые открыла мне: что главная сложность не в том, как перетолкнуть рукопись через границу СССР (мне казалось только это единственно трудным, а уж дальше – всякие руки в свободном мире благожелательно напечатают, и книга быстро выполнит свою цель). Не-ет, мол, перебросить в нынешнее время стало совсем не тяжело, – а трудно, важно: найти честные руки, куда рукопись попадёт, кто будет ею распоряжаться не с потоптанием автора, не искажая его в спешке для сенсации или прибыли.

Отправка наша до сих пор была только одна: в октябре 1964 с Вадимом Леонидовичем Андреевым, – и с тех пор она лежала спокойно, без движения, в Женеве. (Там был «Круг»-87, то есть сокращённый вариант романа, с политически облегчённым сюжетом, все пьесы и лагерная поэма «Дороженька».)

Весной 1967, приехав из эстонского Укрывища[85], освобождённый окончанием «Архипелага» и готовясь ко взрыву съездовского письма (как раз начав первые страницы «Телёнка»), я оказался перед необходимостью и возможностью решать: как жить моим двум романам – «Кругу» и «Корпусу». Ведь на родине, исключая самиздат, им – стена.

Да «Раковый корпус» и множился в самиздате с июня 1966. Но, видимо, ещё не быстры тогда были пути самопроникновения рукописей на Запад. И как «Иван Денисович» туда не урвался сам за год, так, очевидно, за год не успел и «Корпус». Но – успеет. И я решил: уж теперь пусть плывёт как плывёт, без моего прикосновения, безо всякой опеки и соглашений. А «Круг» – куда опаснее, и я сам буду его печатать, сам выберу и пути, и руки, и момент взрыва – так, чтоб и успеть к нему подготовиться. Попробую по-разному, что́ выйдет.

А ведь начал ходить в самиздате и «Круг». Тут уже стерегись.

До сих пор все годы я действовал или в пределах Гулага, или в пределах СССР – и почти безошибочно в поступках и в разгадке людей. Но тут – предстояло касаться иного, неведомого, мира, и я стал совершать почти только одни ошибки, долгую цепь ошибок, которая и по сегодня, через 11 лет, не расхлёбана.

Из двух выбранных мною путей для двух романов оба оказались – хуже.

Правда, первый путь я невольно подпортил, но никак того не понимая. Весной 1967 получил в Рязань телеграмму двух словацких корреспондентов, просят интервью. Конечно, безпрепятственный приход телеграммы подозрителен, но бывают же и осечки, вдруг ГБ прохлопало? После японца Комото (осенью 1966)[86] я никаких интервью не давал, «Архипелаг», слава Богу, окончен и запрятан, меня удушали замалчиванием, – отчего бы голос не подать, да и корреспонденты «восточно-демократические», как будто не криминал? Принял. Один из них, назвавшийся Рудольфом Алчинским, стройный, загадочный, всё время молчал и приятно улыбался, но никакой его роли в дальнейшем не видно – и странно, зачем был он? соглядатаем? Старший же был – топтыжистый Павел Личко, корреспондент словацкой «Правды», уже тогда смелой газеты ещё неизвестного миру Дубчека. В прошлом командир партизанского против немцев отряда, человек решительный, он вёл себя и явился мне представителем ещё скованной, но уже пробуждённой словацкой интеллигенции. Кончив интервью (поданное им потом с мещанским огрублением, с мелодрамными репликами, – научил меня, что важные мысли надо излагать самому письменно, а не полагаться на корреспондентов), попросил меня Личко: «А не можете вы дать нам “Раковый корпус” для Чехословакии? Это будет нашей интеллигенции такая поддержка, мы будем пытаться напечатать его по-словацки!» – «Уж тогда и по-чешски!» – предложил я встречно. А для начала, в журнале, напечатать главу «Право лечить» (уж самую безъершистую). И легко дал ему 1-ю часть «Корпуса» и в придачу «Оленя и шалашовку»: ведь в восточноевропейскую страну, как будто совсем не за границу, не на Запад же! Я сам не заметил, что нарушаю собственное решение: самому – «Корпуса» не давать никому. И ещё совсем не понимал я такой стороны, что машинописная пачка рукописи там дороже пачки крупных ассигнаций, – у нас ведь в самиздате всё льётся безплатно, между энтузиазмом и уголовным кодексом.

И вот за ошибку зрения пришлось поплатиться. (Ход событий я узнал только в Цюрихе, в конце 1974, из переговоров с английским издательством «Бодли Хэд».) В ноябре того 1967 возвратившийся в Лондон из братиславской поездки лорд Николас Бетелл, от других лордов отличавшийся знанием русского языка, – от себя предложил издательству «Бодли Хэд» роман Солженицына «Раковый корпус», переводят он и Дэвид Бург (он же Александр Дольберг, советский невозвращенец). Согласились, что перевод будет оплачен не издательством (как всегда), а – за счёт автора, половиной его гонорара. Что ж, «Бодли Хэду» ещё выгодней. Бетелл не представил никаких полномочий от меня, лишь обещал такие от Личко, – и старинное респектабельное английское издательство легко подписало предложенный договор с Личко. («Как же вы могли поверить в полномочия, без доказательств?» – спрашиваю я их в Цюрихе в 1974. Отвечают: