Хорст Герлах - В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 Страница 37

Лагерь делился на две части и был огорожен колючей проволокой. Та, на которой находились мы, охранялась легко, другая – более тщательно. Охранник сказал, что там содержались бывшие фашистские офицеры и владельцы заводов.

Вечером мы относили еду этим заключенным, и эта работа нравилась нам, потому что по пути мы сами могли немного поесть. Даже тогда большинство наших мыслей и действий было сосредоточено на еде.

Свидетельство об освобождении

На Рождество 1946 года всех пленных, прибывших нашим поездом, обыскали, проверяя, имеются ли у них письма, переданные из России немецкими заключенными. Некоторым передавали письма, когда поезд делал остановки на территории России. Тогда у нас несколько раз была возможность пообщаться с другими заключенными. Всю почту у нас изъяли. После этого нас освободили и выдали нам официальное свидетельство об освобождении. Мы пробыли в лагере еще два дня, а потом поездом нас отправили в другой лагерь, где провели медицинское обследование и продезинфицировали нашу одежду, чтобы, оказавшись вне стен лагеря, мы не разнесли вшей и других насекомых среди здоровых людей. Лагерная администрация обещала нам новую одежду, но мы так ничего и не получили.

Я думал: «Что я могу сделать сейчас?» Будущее рисовалось неопределенно. «Что стало с моими родными? Что сделали с нашей собственностью? Что вообще случилось с людьми на востоке? Они все так же живут в своих домах? Или их выгнали и переправили в другие места?» Все эти варианты крутились в моей голове.

Из-за скудного лагерного питания мы были вынуждены просить помощи в соседних деревнях. Мы носили русскую форму, и многие думали, что мы русские, и поэтому часто перед нами захлопывали дверь, не успев даже выслушать. Один пожилой человек, когда мы пришли к нему в дом, начал объясняться с нами знаками, думая, что мы русские и ничего не понимаем по-немецки. Каково же было его удивление, когда он услышал немецкую речь.

И в самом деле, в меховых шапках, в советских солдатских гимнастерках, в шинелях и сапогах и даже подстриженные коротко, мы выглядели как русские. Да и лица у нас сильно отекли из-за большого количества выпитой воды.

Теперь, вернувшись в Германию, я понял, что мои юношеские амбиции стать генералом армии улетучились, и не только потому, что иллюзии по этому поводу рассеялись, но и потому, что армии больше не существовало. Мысль о получении образования отпала сама собой, так как в первую очередь требовалось кормить себя. Все, что оставалось, это последовать по стопам своего отца и заняться фермерством. Я бы мог стать правой рукой фермера; конечно, я не надеялся на высокую зарплату, но, по крайней мере, я был бы всегда сыт и одет.

Находясь в лагере, я часто заходил к одному фермеру. Как-то в воскресный день, за обедом, он спросил, что я буду делать, когда освобожусь. Он упомянул, что ему необходим помощник, и он был бы очень рад работать со мной. Так и получилось, что, выйдя из заключения, я стал работать у него.

Он заново обучал меня немецкой культуре. За время, проведенное в России, я забыл некоторые слова и практически все манеры и стал неуклюжим во всем, что делал. Ходя по сугробам девять месяцев в году, у нас даже изменилась походка. Довольно часто я матерился по-русски, когда загонял коров. Другой бывший заключенный, работавший со мной, тоже часто ловил себя на том, что матом ругается на коров. Спустя немного времени мы перешли на немецкую брань.

Глава 15

Приспособление

Проработав на этой ферме около двух месяцев, я стал правой рукой хозяина. Я отвечал за связь с местной администрацией, помогающей русским осваивать фермы в нашем округе. Он раньше был нацистским чиновником и во время войны служил бургомистром. Теперь русские хотели, чтобы он работал на них в наказание за свои прошлые связи с фашистской партией, хотя он уже отсидел два года в лагере. Мой хозяин отправил меня вместо себя.

У меня были смешанные чувства по этому поводу. Я считал несправедливым посылать меня на эти работы, потому что я только что освободился из русского плена. С другой стороны, я понимал нежелание хозяина работать у русских, в первую очередь потому, что ему не хотелось расставаться с семьей. В конце концов я согласился, и вместе с другими немцами меня отправили в Лейпциг на работы по разгрузке угля. Но мое терпение было на исходе; мне совсем не нравилась эта работа. Кроме того, огромное количество людей были безработными, в то время как мы работали на износ.

Чувствуя себя все хуже в этой ситуации, я решил возвратиться на ферму. Но, пробыв там всего несколько дней, мне пришлось вернуться на завод в Лейпциг. Тогда я пошел к начальству и спросил, по какой причине я до сих пор вынужден работать на русских. Ведь были многие, которые не попали в плен, и почему бы их не привлечь к работе. Мы разговаривали до тех пор, пока, наконец, мне не объяснили, что буду освобожден в том случае, если найду себе замену. Мне ничего не оставалось делать, как снова уйти.

Теперь я обозлился еще больше. Проработав без энтузиазма еще несколько недель, я снова решил уехать. Но это оказалось непростой задачей, потому что теперь каждый нуждался в специальном разрешении на переезд. Такой порядок ввели после того, как многие стали убегать, разочаровавшись в работе.

Потом мы разузнали, что в железнодорожном депо одной из пригородных станций можно получить разрешение на выезд без особых сложностей. В один из дней я поехал туда на поезде и прямиком пошел к начальнику станции. Выслушав, он дал мне разрешение. Теперь я мог купить билет и возвращаться на ферму своего хозяина. На этот раз я решил, что, если ситуация станет усложняться, я отправлюсь на запад Германии.

Тем временем я написал своим родственникам и узнал, что мама вместе с тремя младшими братьями так и живет в Восточной Пруссии. Также я обнаружил, что один мой дядя живет в Западной Германии. Мама писала, что после того, как отца забрали в 1945-м, он так и не возвращался. Спустя какое-то время я узнал об отце следующую историю: вместе с отцом в плен забрали бывшего работника, ходившего по фермам и проверявшего молоко. В то время отцу уже исполнилось шестьдесят три года, а с таким слабым здоровьем, как у него, он не мог служить в армии. А уж если кого-то и увольняли из армии, это значило, он действительно был плох. Из-за отвратительных условий, скудной еды и ужасного обращения отец совсем разболелся. Он передал этому работнику записку, в которой говорилось, что, если он не приедет домой в течение шести дней, лучше его не ждать.

Отец так и не вернулся. Мои худшие страхи подтвердились, и чувство утраты еще долго мучило меня.