Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932) Страница 37

— Здесь твой новый дом, — сказал он мне.

Камера была меньше, чем та, которую я только что оставила, но она была переполнена. Нас было восемь. Обитатели смотрели на меня с любопытством, — появление новичка всегда вызывает интерес. Они указали мне на свободную койку, ближнюю к двери. Я была огорчена, обманувшись в своих ожиданиях, но обрадовалась, что не буду больше одна. Как я быстро поняла, мои сокамерницы почти все принадлежали к интеллигенции. Главной среди них была пожилая женщина с седыми волосами, выглядевшая очень болезненной. Казалось, они знали друг друга очень хорошо и переговаривались тихими голосами. Только одна, казалось, стояла несколько особняком, ее койка была ближайшей ко мне. Она была очень хорошо одета по последней моде, поэтому можно было предположить, что она приехала из-за границы. Так и оказалось. Ее арестовали, когда она пересекала границу. Она занималась транспортировкой и продажей борзых собак. Они были в большой моде в то время, особенно в Германии. Мы подружились. Я рассказала ей о своих трудностях, а она мне о своих.

Вскоре после моего появления у пожилой дамы случился сердечный приступ. Я слышала, как ее друзья говорили, что нужно послать за «Коровой». Пришла врач, и ею оказалась моя милая докторша, которая так мне помогала. Я уверена, что по благодаря ей меня перевели. Она мило поговорила со мной, я отвечала ей тем же и сказала, что чувствую себя лучше и счастливее. Остальные смотрели на меня с неодобрением. Им не нравились мои отношения с «Коровой». И когда она ушла, они так мне и сказали. Я объяснила, почему она мне нравится и как она была ко мне добра, но они продолжали критиковать ее.

Потом начались мои ежедневные вызовы к следователю. Содержание этих разговоров было всегда одним и тем же. Я обвинялась в шпионаже, но если бы согласилась регулярно сообщать о том, что происходит в британском посольстве и о ведущихся там разговорах, то меня выпустили бы на следующий же день.

— Значит, вы хотите, чтобы я стала шпионом и принесла несчастье людям, которых я люблю?

— Нет, не смотрите на это так. Это не называется шпионить, это называется лояльностью к своей стране. Ваша судьба в ваших руках.

После этого мне всегда давали маленький кусочек бумаги, чтобы подписать, но я всегда отказывалась. Возвращаясь в камеру, я чувствовала себя разбитой и измученной. Мои вечерние вызовы и хорошие отношения с «Коровой» пробудили подозрительность и недоверие у сокамерниц.

Моим единственным другом оставалась та, чья кровать была рядом. Только ей я могла рассказать всё, что происходит на допросах. Она сама хорошо знала эти трюки и была мне большой поддержкой. Постепенно мне стало казаться, что я ничего особенного не сделаю, подписав бумажку, потому, что под конец она была составлена так, что в ней не говорилось о необходимости шпионить или предавать кого-то, а просто «быть лояльной».

— Хорошо, — подумала я, — я подпишу эту проклятую бумагу, а потом дома объясню, что случилось, матери и бабушке, и мы попытаемся как можно скорее уехать из Москвы в Крым.

Оттуда будет легче бежать за границу. Во всяком случае, мы еще раньше об этом думали. Так что, когда я следующий раз предстала перед моим инквизитором, я сказала о своих планах. Объяснила ему, что из-за состояния здоровья должна буду поехать в Крым и никак не смогу помочь ему. Он посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом и погрузился в глубокое раздумье. Наконец он заговорил:

— Если вы подпишете эту бумагу, то никогда не сможете покинуть Москву. Вы будете полностью нашей. Вам будут поручаться задания. Задания будут сначала небольшими, потом всё серьезнее и серьезнее. Возможности бежать не будет, вы будете как маленькая мушка в паутине. Свободы у вас больше не будет до конца ваших дней.

Я была потрясена.

— Что вы мне говорите?

— То, что я вам говорю, вы не должны никому повторять, — ответил он.

Тогда я поняла, что он старается помочь мне, представив ясную картину того, что меня ожидает. Он отпустил меня, сказав, что на следующий день я должна буду дать определенный ответ: да или нет.

На следующий день разговор был очень коротким. На этот раз их было двое. Тот, которого я знала, не предложив мне сесть, спросил в очень неприятной манере:

— Ну, подписываете вы или нет?

Очень тихим голосом я ответила:

— Нет.

Он сразу же стал очень сердитым и закричал в телефон:

— Уведите ее!

Я была очень напугана. Что они сделают теперь со мной? Может быть, это конец? Я вздохнула с облегчением, когда оказалась рядом со своей камерой. Надзиратель отпер дверь и впустил меня. Моя подруга посмотрела на меня вопросительно, и я улыбнулась ей в ответ.

— Так, значит, вы выиграли битву, — сказала она, — я горжусь вами.

Потом, повернувшись к остальным, объяснила им, в чем дело.

Все были довольны мной, но я не чувствовала себя героем. Напротив, я ощущала себя глупой девчонкой, которой как-то удалось избежать того, что испортило бы ей всю жизнь. В этом не было героизма. Я была спасена молитвами митрополита Тихона, правильным советом моей новой подруги и моим следователем, и за них я должна молиться всю мою жизнь.

Но что будет теперь со мной? Обвинение против меня было серьезным, такое могло напугать каждого. Если бы оно было доказано, то грозило смертным приговором. Перспектива была довольно мрачной, но я как-то не задерживалась долго на этом мыслями. Я была счастлива, что мои сокамерницы стали вдруг дружелюбны со мной. Я радовалась, что меня привели обратно к ним и они смогли узнать правду обо мне, понять, что я не предательница.

Очень скоро мне приказали покинуть эту камеру. У меня не было ни малейшего представления, что будет со мной дальше. Я попрощалась с новыми друзьями и той, которая так помогала мне и поддерживала в трудные минуты, и пустилась в неизвестность.

После долгой ходьбы по бесконечным переходам и коридорам я оказалась в комнате средних размеров; в ней было несколько женщин. К моей радости, я заметила знакомое лицо Наташи, сестры Мары. Моим первым импульсом было броситься к ней с радостью, но она холодно остановила меня:

— Вам что-то нужно?

Я не могла понять, что с ней случилось. Она обратилась ко мне как посторонний человек и была очень холодна и официальна. Я отошла в сильном смущении. Потом надзирательница, заведовавшая заключенными женщинами, отвела меня в соседнюю комнату, где висел большой портрет Карла Маркса, и начала меня всю обыскивать. Я не понимала, зачем это. Окончив, она велела мне одеться и на некоторое время оставила комнату.

Потом появилась Наташа и вежливо спросила, не может ли она чем-нибудь помочь мне. Когда мы остались совершенно одни, она прошептала, что была вынуждена так вести себя — мы не должны показать, что знаем друг друга, иначе нас сразу же разлучат. В нескольких словах она рассказала, что все мои друзья арестованы и что ГПУ собирает нас, чтобы всех поместить в Бутырскую тюрьму. Тогда я поняла, что я не единственная, кому пришлось пройти все эти мучения.