Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха Страница 37

– Олли, взгляни на часы. Сейчас без пяти двенадцать. Хочешь, прямо сейчас, ровно в полночь, мы сядем в машину и отправимся к нам домой, в Брюссель.

– Вдвоем?

– Только вдвоем.

И без его ответа было ясно, что Марсель мыслит побег из Германии только с ней одной. Но как же ее семья? Как она может оставить маму-сердечницу, дочку с ее проблемами, сестру, племянницу?.. Что будет с ними?.. Ты о них подумал? Без меня все рухнет… А моя работа, контракты, неустойки?..

– Забудь об этом. Тебе больше не потребуется твоя профессия, – продолжает настаивать Робинс. – Завтра ты уже будешь просто моей женой, а не разъездной актрисой на ангажементе… Мы всегда будем вместе. Ты станешь повсюду сопровождать меня, мы будем путешествовать, объездим весь мир. Олли…

– Нет, – Ольга отрицательно качает головой.

– Итак, ты остаешься?

– Да.

– Ну что ж, я понимаю тебя, но и себя переломить не могу, Олли.

– Как и я…

Назавтра они подают на развод, мотивируя свое решение тем, что в силу своей профессиональной деятельности Ольга не может поддерживать упорядоченные супружеские отношения. Причины судом отклоняются.

Молодой смышленый адвокат подсказывает им другой, абсолютно «проходной», по его мнению, вариант причины для развода. Фрау Чехова должна заявить о своем несогласии с политическими взглядами своего супруга, в частности, с его критическим отношением к положению в Германии…

Когда решение о разводе было принято, Ольга перекрестилась: слава Богу, еще одна страница перевернута. Официально их брак с Марселем длился два года. Однако «чистое время» совместной супружеской жизни в общей сложности едва ли превысило три-четыре месяца.

США, Коннектикут, Лос-Анджелес – 40-е годы ХХ века

Соломон (один). О, как темна жизнь! Никакая ночь не ужасала меня так своим мраком, как мое непостигаемое бытие. Боже мой, отцу Давиду ты дал лишь дар слагать в одно слова и звуки, петь и хвалить тебя на струнах, сладко плакать, исторгать слезы из чужих глаз и улыбаться красоте, но мне же зачем дал еще томящийся дух и не спящую, голодную мысль? Как насекомое, что родилось из праха, прячусь я во тьме и с отчаянием, со страхом, весь дрожа и холодея, вижу и слышу во всем непостижимую тайну. К чему это утро? К чему из-за храма выходит солнце и золотит пальму? К чему красота жен? И куда торопится эта птица, какой смысл в ее полете, если она сама, ее птенцы, и то место, куда она спешит, подобно мне должны стать прахом? О, лучше бы я не родился или был камнем, которому бог не дал ни глаз, ни мыслей. Чтобы утомить к ночи тело, вчера весь день, как простой работник, таскал я к храму мрамор; но вот и ночь пришла, а я не сплю…

Как ни противился Михаил Александрович утомительному путешествию через Атлантический океан, но все-таки пришлось держать путь из доброго старого Ливерпуля в далекий нью-йоркский порт. Все семь дней морского плавания глубоко несчастный Чехов провел на верхней палубе лайнера, стоя внутри очерченного им круга с маленькой собачкой на руках и непрерывно бормоча: «Лишний и опасный. Не подходите. Лишний и опасный. Не подходите…» Его спутники-актеры своего учителя жалели, люди посторонние с испугом шарахались в сторону и спешили поскорее пройти мимо «колдовского круга» и заключенного в нем человека. Капитан судна и члены команды пожимали плечами, глядя с мостика на своего странного пассажира: ну что поделаешь? Мы и не таких видали… Он же никому не мешает, никого не трогает, не задевает…

Только вряд ли именно таких они видали.

Для Чехова магический круг был формой совершенствования его ритмической фантазии. Он предлагал своим ученикам: «Представим себе круг и представим себе, что, кроме круга, существует неисчислимое количество фигур геометрических, бесконечное многообразие геометрических форм (сочетание треугольников и пр.). Постараемся проникнуть в круг… Попробуем увидеть его, осязать его, охватить его своим существом, слиться с формой круга… Если мы будем вливаться в круг, как бы творя его, мы с удивлением найдем в нем своеобразное качество теплоты. Среди качеств круга можно найти и что-то красное. Увидим также качество совершенства. Жизнь, ритм круга есть единственное в мире явление. Вживаясь в круг, для нас открывается целый мир чувств. Чувство есть ритм, ритм есть чувство…»

Михаил Александрович был человеком страстным, азартным, влюбчивым. Не только в прелестных женщин, но и в дело, которое начинал. Для его будущей студии в Америке ненаглядная сумасбродка Беатрис Стрейт, неотлучно следовавшая за Чеховым от самой Англии, не торгуясь, приобрела имение в небольшом городке Риджфильд (штат Коннектикут) в полусотне миль от Нью-Йорка.

На участке в 16 акров для Чеховых был построен удобный дом, потом нечто вроде кампуса для актеров и студентов. Рядом располагались мастерские по изготовлению декораций и костюмов, а также репетиционный зал.

Риджфильд превратился в постоянную базу театра. Здесь Чехов готовил спектакли, которые затем прокатывал по городам Америки. Дебютировала его школа-студия в Нью-Йорке, конечно же, на Бродвее. Это была инсценировка «Бесов» по роману Федора Достоевского. Сценическое оформление осуществил давний друг Михаила Александровича талантливый художник Мстислав Добужинский. Постановка имела большой успех, хорошую прессу. Затем за два года работы чеховскими актерами были подготовлены новые версии «Двенадцатой ночи», «Сверчка на печи», детская сказка-фантазия «Склочник-лицемер». Совместно с «Новой оперной компанией» в Нью-Йорке мастер осуществил свою давнюю задумку, поставив оперу Модеста Мусоргского «Сорочинская ярмарка».

Труппа Чехова выступала в колледжах, университетах, культурных центрах. Актеры жили «на колесах», но добрый Мастер постоянно напоминал им русскую пословицу о волке и ногах, которые его кормят, а также о традициях бродячих театров.

В общей сложности, свои спектакли они показали в пятнадцати штатах. Влиятельный театральный критик Норрис Хаутон писал: «Везде труппу принимали с энтузиазмом, потому что в этих новых спектаклях чувствовалась энергия и красота, богатый юмор и оригинальная условность…»

Вторая мировая война опрокинула все дальнейшие планы Михаила Чехова. В сентябре 1942 года в американскую армию призвали 16 из 23 его учеников. Один из студийцев – Херд Хэтфилд говорил: «Война разрушила мечту об ансамбле, семье. Лично я никогда больше не чувствовал себя дома. Я потерял свой дом».

Своему доброму приятелю, актеру и режиссеру Альфреду Бергстрему, которого Михаил называл «Фреддинька», он с сожалением сообщал: «Никакого театра и никакой школы у меня здесь нет и быть не может. Театр здесь – чисто коммерческое предприятие, и никакого искусства в Америке не существует. Был у меня театр, но он быстро скончался, так как мальчиков моих призвали в армию… Теперь же я даю только частные уроки и иногда читаю лекции по приглашению – вот и все…»