Василий Емельянов - С чего начиналось Страница 37

И так уж получилось, что в военные годы я, пожалуй, встречался с Фадеевым чаще, чем в предвоенные. Иногда он по старой дружбе заходил ко мне в Комитет стандартов. Как-то — это было, вероятно, в феврале или в марте 1945 года — мы вместе шли по улице.

— Только что вернулся из Донбасса. Пишу новую вещь, — сказал он мне. — Обнаружилась героическая эпопея с трагическим концом о работе группы нашей молодежи в тылу у гитлеровцев. Без волнения нельзя слушать, что совершали юноши и девушки в тылу врага. Не знаю даже, как удастся мне все это изложить. Одним словом, начинаю писать повесть. Условно назвал ее «Молодая гвардия».

Мы расстались с Фадеевым у здания ТАСС.

А через неделю снова встретились. Случайно, просто на улице. Он шел вместе с Сергеем Михалковым и Валентином Катаевым. Раньше я ни с одним из них не встречался и не был знаком.

— Знакомьтесь. Мой друг по Горной академии — учились вместе, — представил меня Фадеев.

День был теплый, солнечный, с улицы в промерзшие за зиму дома не хотелось уходить. Мне было по пути, и дальше мы пошли вчетвером. У Фадеева настроение было хорошее, он все время шутил и подтрунивал над Катаевым. Катаев был, видимо, немного простужен и постоянно сморкался, вынимая из кармана что-то длинное и никак не похожее на носовой платок.

— Во что это ты сморкаешься? — спросил Фадеев.

— В штору для окна.

— Это что же, для оригинальности, что ли? — вновь спросил Фадеев.

— При чем тут оригинальность? Просто забыл положить в карман носовой платок и решил не возвращаться за ним домой, а купить Зашел в магазин и спросил, нет ли носовых платков, а продавщица на меня так посмотрела, как будто бы я попросил ее дать мне говорящего карася. «Что вы, не знаете, что ли? Их уже несколько лет нет». — «Тогда дайте мне кусок какой-нибудь мануфактуры», — сказал я. «Мануфактурой не торгуем, у нас только готовые вещи». Я увидел на полке что-то изготовленное из ткани и спросил: «А это что там лежит у вас?» — «Это шторы для окон». — «Дайте мне одну». — «Продаем только парой». Пришлось платить за пару, а взял одну. Вторую оставил на прилавке, сказал, что зайду за ней, когда первую использую. А знаете, удобно — кусок большой, всегда найдешь сухое место.

Все рассмеялись.

— Тебе еще повезло — штора подвернулась, а если бы это было детское одеяло, что бы ты стал делать?

Катаев молчал и тщательно втискивал в карман штору.

Я спросил Фадеева, как у него продвигается дело с «Молодой гвардией». Улыбка моментально сошла с его лица. Он нахмурился и, наконец, произнес:

— Трудно пишется.

Михалков и Катаев распрощались с нами, а мы с Фадеевым пошли дальше. Я заметил, что говорить ему было тяжело, но все же, наверно, хотелось поделиться своими затруднениями.

Некоторое время шли молча.

Затем Фадеев заговорил:

— Богат наш русский язык, а вот слов, нужных для того, чтобы писать о героизме этой молодежи, не могу найти. Три строчки напишу, а пять вычеркну. Для того, чтобы эту вещь писать, нужны не чернила, кровью сердца писать надо!

Передо мной был совершенно другой Фадеев, не тот, кто еще несколько минут назад шутил с Катаевым и заливался раскатистым смехом. Сейчас он был серьезен, собран, почти суров.

— Какие это люди! — повторил он несколько раз. — Я тщательно опросил многих, кто их хорошо знал. Собрал большой материал о героических подвигах молодогвардейцев. Но не знаю, справлюсь ли с этим делом. Хотя у меня две главы и написаны. Пишу третью, но как начну перечитывать написанное, так переписываю вновь.

Мы дошли до улицы Горького.

— Ты в свой комитет?

— Да.

— Я тебе позвоню на следующей неделе. Хотелось бы поговорить.

Глаза у Фадеева горели таким огнем, которого я раньше в них не замечал.

А через неделю он позвонил мне в комитет:

— Хотел бы почитать то, о чем я тебе говорил на прошлой неделе. Первые три главы у меня отработаны. Может быть, можно было бы у тебя собраться, как тогда, в Горной академии. Я бы почитал, а вы послушали. Хорошо, если бы ты собрал тех, кто слушал мои прежние вещи. Так хотелось бы почитать эти главы тем, кто слушал когда-то и «Разгром», и «Последнего из удэге».

В давние годы свои первые вещи Фадеев читал у меня. Я первым из нашей группы женился, и у меня была небольшая отдельная комната в студенческом общежитии.

Стали вспоминать, кто был на тех, давних читках: Иван Тевосян, Иван Апряткин, братья Блохины, Алексей и Николай, Феликс Зильбер.

— Попробуй связаться с ними, тебе это проще, чем мне, — попросил Фадеев.

Я согласился, хотя и предупредил, что это теперь не так-то просто: раньше слушали студенты, а теперь все они — люди, занимающие крупные посты, и у каждого времени в обрез.

— А ты все же попытайся! Так хочется именно им почитать!

Мы распрощались, условившись снова созвониться. Иван Тевадросович Тевосян, когда Фадеев читал свою первую вещь, повесть «Разгром», был студентом. А теперь он — нарком. Найдет ли он хоть несколько часов свободного времени, чтобы прийти и послушать Фадеева? Вряд ли.

«Попробую позвонить», — решил я.

В телефонной трубке услышал знакомый голос:

— Ты же знаешь, как трудно выкроить время, Боюсь подвести.

Тевосян и раньше всегда был занят. Когда другие студенты шли в кино или в театр, он обычно отказывался. Всегда был занят. Если не сидел за книгой, то находился на заседаниях в райкоме, или на партийных собраниях, или совещаниях где-нибудь в районе.

По тону его голоса я почувствовал, что Тевосяну очень хотелось бы повидаться и провести с нами хоть несколько часов, но у него всегда служебный долг был превыше всего. Свои чувства и желания он умел подавлять.

— Нет, все-таки не могу! — услышал я его отказ в конце разговора.

Иван Семенович Апряткин окончил Московскую горную академию и сразу после защиты дипломного проекта уехал на Уралмашзавод в Свердловск. Последний раз мы вместе с Фадеевым встречались с Апряткиным в 1937 году. Тогда Тевосян предложил ему работать в Наркомате оборонной промышленности, и он приезжал в Москву на переговоры. Но затем снова уехал в Свердловск, и больше мы его не видели. Фадеев и Апряткин в студенческие годы были большими друзьями…

Феликс Зильбер переехал в Ленинград. Он бы обязательно пришел, но как его вызвать из другого города? Остается Николай Блохин. Старший Блохин — Алексей, также большой друг Фадеева, умер в 1942 году, а Николай жив, здоров, был главным инженером завода «Электросталь», а теперь работает в Наркомате черной металлургии вместе с Тевосяном.

Звоню Николаю.

— Приду. Обязательно приду. А можно с женой? Кстати, я тебя с ней и познакомил бы.