Георгий Шолохов-Синявский - Отец Страница 37

И опять из всех голосов выделился один. Он словно расплескивал в тишине сада кристально-прозрачные брызги, он резвился, смеялся… Куприянов не сразу понял, кому принадлежал удивительный голос.

Он попросил девушек спеть еще одну песню. Девушки запели. На их голоса из хутора привалили хлопцы, и тут же в саду, у шалаша, началось гулянье, танцы, закружились хороводы. Молодость не знает усталости, как будто и не было долгого трудового дня. Минуты веселья незаметно растянулись на часы.

Взошла луна. Сад расцветился светлыми бликами и фиолетовыми тенями; простые платья девушек разукрасились, как пышные наряды, а стеклянные бусы засверкали не хуже драгоценных камней.

Бывший петербургский студент, волею царских властей заброшенный в далекий степной хутор, сидел на плоском камне у шалаша, склонив голову, слушал песни, веселый молодой смех и предавался думам. Никто не интересовался его мыслями. Здесь он был чужой. Хуторские парубки смотрели на него с сочувствием — странный «чужак», не участвующий в веселье, походил на задумавшегося старика. И лишь одна Килина часто бросала на Куприянова любопытные взгляды.

Веселая Настя несколько раз пробовала потянуть его в хоровод, но Сергей Валентинович вежливо отказывался. Он не отрывал взора от сероглазой певуньи и все время просил ее петь.

Хоровод разошелся только после полуночи… Так было и на следующую ночь и в другие августовские вечера и ночи. Собирались в саду девушки и парни, пели, плясали, веселились. И все шло бы, как всегда, если бы, если бы… Наутро по хутору пополз грязный слушок: «москаль» приманивает к своему шалашу девчат, заводит с ними игрища и «шуры-муры». Кто пустил слух — неведомо, но вскоре заговорили и о другом: будто однажды в сумерки видели Куприянова и Килину у старой садовой беседки, что пошли они после этого к шалашу, а на прохладной утренней зорьке Килина будто бы бежала, кутаясь в хустку, из сада к хутору…

Сергей Валентинович стал реже бывать у нас. Отец и мать забеспокоились, особенно после того, как Петро Никитович, встретив отца и погано подмигнув маленькими заплывшими глазами, спросил:

— Ну як? Книжки со стюдентом читаешь? Гляди, Пилып Михайлович, як бы не пидсунув вин тоби якусь таку библию, що ты и не всхомянешься, як потягне тебэ урядник за очкур. Хиба ты не кумекаешь, що москаль по вивчему билету ходе? Чув, як вин с дивками порчу робэ? Килинку Ничипорко потягнув на лиху пораду соби, кажну ничь вона у его в балагане ночуе. Но, як староста хутора, я не дозволю цьего робыть. Я за хлопцив отвечать не буду. А воны кажуть: «Пидкараулемо стюденга за Килинку, надинемо на голову чувал та и с кручи, щоб не соромив наших дивчат».

Отец ничего не сказал об этой угрозе ни матери, ни мне. Я ничего не знал о надвигающейся на моего любимца опасности. По-прежнему мы, ребятишки, бегали к шалашу Сергея Валентиновича. Он встречал нас так же радушно — читал и, словно за руку, вел нас к знанию. И не только я, но и отец и мать не знали, что слух о просветительских занятиях Куприянова дошел до станичного и волостного начальства и старосте было наказано выжить опасного пришельца из хутора любым способом.

И катастрофа разразилась…

Многое в этой грустной истории так и осталось неясным; я восстанавливаю ее по рассказам, сохранившимся в памяти правдивых и добрых людей. Приведу один такой рассказ в том виде, в каком он остался в моем воображении.

В один из пропахших антоновскими яблоками и полынью августовских вечеров, после того как не одну песню спела Килина, Куприянов подошел к ней, взял за руку, вывел из хороводов и так ласково, как не разговаривал с ней никто, смущенно заговорил:

— Килиночка, знаете ли вы, что вы — божий талант, самородок драгоценный? Вам надо учиться пению… в Москве или Петербурге, все равно, но учиться в консерватории… И тогда вы станете актрисой, певицей…

Килина засмущалась, потупилась, невнятно пробормотала:

— И що вы таке кажете? Хиба я знаю…

Слова «чужака», над которым добродушно подтрунивали парубки и девчата, ей были неведомы — слишком мудреными были такие понятия, как «консерватория», «актриса». Килина подумала: «москаль» обидно шутит над нею и, вырвав руку, убежала в хоровод.

Но на следующий вечер она вновь услышала те же слова и они не показались ей такими чуждыми и странными, как вначале. Куприянов терпеливо разъяснил их, и они пробудили в душе Килины смутное беспокойство.

В тот вечер Куприянов шел с Килиной в хутор и, стараясь подбирать слова проще, понятнее, с увлечением доказывал:

— Килиночка, вам обязательно надо учиться. Я совсем не смеюсь над вами, как вам кажется. Но как сделать, чтобы вы уехали учиться? Это, конечно, нелегко, а надо. Обязательно! Иначе талант ваш так и заглохнет в степи. Знаете ли вы, что есть такой певец — Федор Шаляпин? Не знаете… Да откуда вам знать? Так вот, Килиночка, есть такой певец. Это великий талант, вершина. И он вышел из народа, из бедной семьи… Вот так бы и вы… Эх, да что я говорю! — взмахнул рукой Куприянов и, вздохнув, шагал некоторое время молча.

Впереди, смеясь, шли девушки и парни. Иногда слышался голос бедовой Насти, отпускавшей по адресу Куприянова и Килины безобидные шуточки. Со степи надвигалась ночь. Сухой ветер шелестел травами, нес горькие запахи иссохшей в летнем зное степи.

— Чтобы учиться пению, Килиночка, нужна большая охота, нужно, чтобы вы сами захотели этого. Потом нужны деньги, учителя пения, музыки, знание нот. Нужно уехать из хутора надолго, может быть, навсегда — далеко-далеко, в большой город, какой вам, дорогая дивчина, и не снился… Вам, наверное, смешно и удивительно меня слушать, не правда ли? Понимаете ли вы меня, Килиночка?

Девушка кивнула:

— Понимаю… — Ее глаза возбужденно светились в сумерках.

Куприянов продолжал с возрастающим жаром:

— Если вы решитесь, Килина, если у вас действительно хватит смелости, я помогу вам… Если не сейчас, то через год, через два. Сейчас я бесправнее, чем вы. Мне не разрешают останавливаться где-либо более чем на два-три месяца. Мне дали льготу, другим не дают даже по два и по три дня. И шагает человек по земле, гонят его, как перекати-поле, не давая остановиться. Но я верю: придет время и странствия мои окончатся. Я вернусь в Петербург, к себе домой. Там мои родители. Говоря по-вашему, по-крестьянски, Килиночка, они. — паны, богатые люди. У них много денег. И какой-то частью денег распоряжаюсь я, хотя отец и пригрозил лишить меня состояния. Но если и случится так — все равно у меня будут деньги. Я сдам экзамены за институт, буду работать и получать большое жалованье. У меня хватит денег, чтобы устроить вас в Петербурге и заплатить за ваше учение. Согласны вы? — наклоняясь к девушке, спросил Куприянов.