Ирина Гуро - Ранний свет зимою Страница 37

Вейдт был молод, маленького роста, с грустными водянисто-голубыми глазами.

Он сообщил Минею, что Павел Шергин уехал по делам в Дрезден. Он, Вейдт, пересылает ему письма.

Павел живет в Дрездене, недалеко от цветочного рынка и бывает в пивной «Веселая медуза». Миней, наверное, найдет его там. Проживает Павел по чужому паспорту на имя Станислава Костецкого.

Миней без труда уговорил Дарью Ивановну съездить в Дрезден посмотреть знаменитую картинную галерею, а то даже неловко: были за границей, а в галерею не попали.

Дарье Ивановне слово «галерея» напомнило подземные переходы в шахтах, те тоже так назывались и причиняли уйму хлопот — вечно валилась кровля… Все же она согласилась.

Поручив вдову гиду, Миней отправился на поиски «Веселой медузы».

Она действительно оказалась веселым местечком. Уже на улице были слышны задорные голоса, хором распевавшие студенческую песню «Гаудеамус». Минею вспомнились читинские вечеринки. Он подхватил вполголоса:

Gaudeamus igitur,Juvenes dum sumus[12].

В узком и длинном зале расположились две студенческие компании. Одна, распевавшая «Гаудеамус», состояла из длинноволосых, небрежно одетых студентов. В другой были бурши в крошечных, шутовских корпорантских шапочках и со шрамами на лицах. Эти мрачно наблюдали за весельем, царившим за соседними столиками.

Минею показалось, что назревает скандал. Он сел в стороне и попросил пива. Худенькая девушка-кельнерша с цветком в волосах спросила:

— Вы, наверное, приехали посмотреть нашу галерею?

Миней подтвердил и, в свою очередь, спросил, не знает ли она господина Костецкого. Кажется, он бывает здесь.

Нет, она не знала, но можно спросить хозяйку.

Подошла толстуха в шелковом платье с пышными рукавами. Шумно дыша, она поздоровалась и присела за столик Минея.

Девушка тотчас принесла им обоим по кружке светлого пива.

— Так вы знали беднягу Костецкого? — спросила хозяйка участливо глядя на гостя. — Господин Костецкий был приятный человек. Каждый вечер он сидел вот тут и пил свой портер. Даже удивительно, что он любил его. Старые люди обычно не пьют портер…

Миней удивленно моргнул: Павлу Шергину было 22 года, — но смолчал, ожидая, что будет дальше. Его встревожило, что хозяйка назвала Костецкого «беднягой».

— Он предпочитал мой локаль. Как видите, при всеобщем застое, у нас всегда оживленно.

Трудно было усомниться в этом: между двумя группами студентов началась яростная и, насколько Миней разбирался в тонкостях немецкого языка, не совсем цензурная перебранка.

Хозяйка, нимало не смущаясь, продолжала прихлебывать свое пиво. Миней, желая вернуть толстуху к интересующему его вопросу, спросил:

— Значит, Костецкий бывал у вас?

— О да! — Хозяйка задумалась, помолчала и вдруг спросила: — Вы уже побывали на его могиле?

— На чьей могиле? — в ужасе воскликнул Миней.

— На могиле Костецкого. Мы же говорим о нем, — объяснила хозяйка, удивленная непонятливостью собеседника.

Впрочем, ее внимание было тотчас отвлечено.

Один из корпорантов, пожилой студент с солидным брюшком и лицом, исполосованным вдоль и поперек шрамами, вскочил на стул, прокричал что-то, и вся его компания с дикими криками бросилась на тех, кто пел «Гаудеамус». Завязалась потасовка. Затрещали стулья, зазвенела посуда…

Хозяйка спокойно сообщила, что идет вызывать полицию, и не торопясь вышла.

Миней бросил на стол деньги и выбрался на улицу. Он был в полной растерянности: что могла означать эта история с Костецким?

Задумавшись, он налетел на прохожего и получил бесцеремонный тумак в бок. Расстроенный Миней хотел было дать сдачи, но занесенная рука его внезапно опустилась: перед ним стоял Павел Шергин.

— Как же ты нашел меня? — обрадованно закричал Павел. — Я только что получил известие о твоем выезде из Читы и собирался разыскивать тебя в Берлине. Сейчас же идем в «Веселую медузу», там и переговорим.

— Туда нельзя… — начал было Миней, но Павел перебил:

— Наверное, драка? Ну конечно! Эта толстая медуза с того и веселится, что полиция ей возмещает убытки!.. Ну, пойдем в другое место.

Они зашли в извозчичью пивную, где было полно кучеров с ближайшей остановки. В глазах рябило от галунов и блестящих цилиндров.

— Ты мне прежде всего объясни, почему мне в «Медузе» сказали, что Костецкий умер? — спросил Миней, усаживаясь против Павла и с отвращением глядя на появившиеся перед ними кружки с пивом.

Павел захохотал:

— Костецкий, старый польский эмигрант, действительно умер. Медуза не могла знать, что я жил по его паспорту. Но сам понимаешь, неувязка с возрастом… Я уже сменил документ. Теперь — имей в виду — я Бертольд Цау, студент из Гейдельберга.

Павел познакомил Минея с девушкой из русской библиотеки, где встречались эмигранты-революционеры. Девушка была молчалива, приветлива, не удивлялась ежедневным посещениям Минея и на его вопросы, нет ли для него новостей, односложно отвечала: нет.

Шергин обещал сообщить о приезде Минея товарищу Максиму: это опытный подпольщик и хорошо знает сибирские дела.

— Откуда?

— Точно не знаю. Кажется, работал где-то в Сибири. Говорят, ему грозила пожизненная каторга; он бежал за границу. Смелый человек. А организатор какой! Да увидишь сам.

На шестой день терпеливого ожидания, едва Миней появился в библиотеке, девушка сказала ему:

— Подождите, пока я закончу работу. Мы пойдем вместе.

Он сел у окна и стал рассеянно перебирать журналы. Несколько раз выходил покурить. Куда она поведет его? Неужели сегодня встреча? Миней волновался. Во многих сибирских городах работали товарищи и опытнее его и старше, но это были давно знакомые люди, и он чувствовал себя с ними легко и просто. Впервые ему предстояло свидание с крупным партийным деятелем, с работником «Искры», с человеком, оценка которого была решающей для Минея и его товарищей. Что скажет товарищ Максим о работе забайкальцев?..

Прошло часа два. Наступили сумерки. Город медленно погружался в темноту. Светился только шпиль ратуши. Читальный зал опустел, а девушка все еще возилась у стеллажей. Наконец! Она запирает шкафы, надевает широкополую соломенную шляпу:

— Я провожу до места, где вас будут ждать. Мы поедем омнибусом.

Они взобрались по узкой лесенке на империал. Миновали несколько скудно освещенных газовыми фонарями и вымощенных крупным булыжником улиц. Переехали мост. Под колесами зашуршал гравий. Они сошли на безлюдной остановке.

Предместье жило своей особой жизнью, словно и не было тут же рядом большого города с шумной нарядной толпой, с вереницей блестящих экипажей. Негромко пели девушки, сидевшие на крылечках. В крошечных садиках при кафе пили пиво под разноцветными бумажными фонариками, гирляндами, развешанными между деревьями. Долетали обрывки разговоров. Где-то играли на мандолине.