Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман Страница 38

Мой котенок живет в большой кладовке с окном. Я приношу в кладовку матрас и ложусь там. В голове туман, лоб горячий. Это потому что меня заставляют ходить в гольфах посреди зимы, говорю я. Я забываю расчесывать котенку шерсть, и у него появляются колтуны, расчесать которые совершенно невозможно. Мои шведские няньки пытаются мне помочь: одна держит кошку, а вторая, смочив расческу, осторожно расчесывает кошачью шерсть. Однако нежности ей все-таки не хватает, так что на расческе видны большие комки шерсти. Когда с расчесыванием покончено, на теле котенка остаются ранки и большие проплешины.

Одна из шведок заводит роман с парнем с длинной челкой. Благодаря ему дом с желтыми стенами наполняется сладковатым запахом и сигаретным дымом, голосами и музыкой. Мы пропитываемся сладковатым запахом и сигаретным дымом. Соседям такой поворот событий не нравится. Они считают, что ни маме, ни шведкам, ни костлявой девчонке, ни облезлой кошке здесь не место.

Мать-одиночка в платьях с глубоким декольте приходит и уходит.

Сомнительные шведки приходят и уходят.

Костлявая девчонка (которая зажмуривается, когда с ней разговариваешь) приходит и уходит.

Каждый вечер шведки готовят странное пряное мясное рагу, которое никто не желает есть. По крайней мере, я точно не желаю. Из соуса торчат маленькие белые кости. Булькающая кастрюля стоит на плите. Как-то раз соседка, миссис Линдон, приглашает нас в гости. В соседском городке знакомы и с Элисом Купером, и с Бетт Дэвис, разве же могут с ними сравниться две пошловатые шведские няньки и костлявая дочка кинозвезды? У миссис Линдон несколько детей, а ее старшая дочь – моя ровесница, но ходит в государственную школу, куда я тоже мечтала бы попасть.

– Это твой шанс завести друзей, – говорит мама по телефону. Я киваю. Она не видит, как я киваю, и мое молчание выводит ее из себя. Она говорит, что мне надо не забыть расчесаться, и еще я должна хорошо себя вести. Я снова киваю.

– Можешь дать трубку кому-нибудь из девушек? – просит она. – Я попрошу их напомнить тебе причесаться.

– Я и сама не забуду.

– Ладно.

– Так будешь с ними говорить?

– Нет, тогда это уже не нужно.

– Ладно, пока. Мне пора, – говорю я, – мне еще уроки делать.

– Малышка… – в ее голосе сквозит неуверенность.

– Чего еще?

– Помни – веди себя прилично.

– Я всегда себя прилично веду.

Мама мнется. Ее явно тянет возразить. Она не считает, что я всегда веду себя прилично, и об этом нам, наверное, следует поговорить, пока все не усугубилось… пока не произошла катастрофа… Но сейчас у нее нет времени, ее ждут.

– Ты прилично ведешь себя, только когда сама этого хочешь, – говорит она. Неуверенность испарилась. Мы прощаемся, и я кладу трубку.

Миссис Линдон угощает нас сыром, печеньем и морсом, а для взрослых приготовили кофе и чай. Вокруг большого стола в гостиной стоят четыре мягких дивана. Диваны светло-красные. Я наклоняюсь и беру печенье, надеясь, что никто не заметит, потому что миссис Линдон еще не предложила всем угощаться. По диванам разбросаны декоративные подушки. Каждый раз, когда хочешь взять что-то с блюда, приходится распихивать в стороны подушки. Печенья вкусные – тонкие, хрустящие и соленые, как чипсы, но больше похожи на нормальную еду, а не на чипсы. Возможно, они такие вкусные, потому что в них добавлены пряности или потому что они сделаны из муки грубого помола. Я беру еще одно печенье и мажу его сыром. Миссис Линдон с улыбкой смотрит на меня и говорит:

– Угощайся.

А потом спрашивает:

– Кто будет чай, кто кофе?

Шведки говорят, что хотят чаю, я прошу стакан воды. Миссис Линдон явно попросила дочку, мою ровесницу, поспрашивать меня о моей родине.

– У вас в Норвегии есть тротуары? – девочка не сводит глаз с меня и шведок. Рот у меня набит печеньем, и ответить я не могу.

Шведки смеются и отвечают, что у нас есть тротуары, и дороги, и здания, и машины, и лето, и зима, и города, и поля, и птицы, и кинотеатры, прямо как здесь.

– Мы из Швеции, – хором рассказывают они, – а она из Норвегии. – Они приобнимают меня.

– Ясно, – девочка-ровесница поднимает глаза и смотрит в потолок.

– Как интересно! – говорит миссис Линдон, и с таким видом, будто ей и правда интересно. – Но языки там похожие, верно? Вы друг дружку понимаете?

– Конечно! – шведки опять меня обнимают. – А наша молодая леди говорит и по-норвежски, и по-шведски, так что понимаем мы друг дружку отлично.

– Интересно, – миссис Линдон опять мне улыбается, – Норвегия и Швеция – очень красивые страны. Мне всегда хотелось побывать в Скандинавии.

Я беру еще одно печенье. Моя ровесница, которую зовут Эшли, корчит матери рожицу, всем видом показывая, что ей хочется уйти. Ей надо на тренировку (гимнастика? баскетбол? секция чирлидеров? театральный кружок?), и ее ждет подружка (Лайза? Кимберли? Мэри? Мишель?), да она уже и так достаточно тут просидела. Мать с дочерью думают, что я их переглядываний не замечаю, но я все вижу.

Я тянусь за следующим печеньем и щедро мажу его сыром. Вот съем это, а следующее сразу не стану хватать, сперва до тысячи досчитаю.

– Как тебе здесь? – улыбаясь, спросила миссис Линдон.

Когда она улыбается, ее рот похож на шкатулку с мелкими жемчужинками. Рот у меня набит печеньем, и говорить, пока все не прожую, я не могу, поэтому я виновато улыбаюсь, киваю и показываю на свой рот, как делают, когда хотят сказать: «Ой, секундочку, я только проглочу, а то у меня еда во рту». Чтобы ускорить процесс, я запиваю печенье водой и, быстро проглотив недожеванное, смахиваю с губ воду и крошки. Салфетки у всех здесь полотняные. Вытерев рот, я не знаю, куда девать салфетку. Время от времени я почему-то говорю по-английски хуже, чем обычно. Часто, когда незнакомые взрослые спрашивают меня о чем-нибудь, я забываю слова и начинаю заикаться. Чтобы положить этому конец (а начинается такое внезапно), я смотрю в пол и бормочу что-нибудь себе под нос. Или зажмуриваюсь.

– А… спасибо… прошу прощения за мой английский… здесь мне очень нравится.

– Как чудесно, – подхватывает миссис Линдон. – Может, вы с Эшли подружитесь. Эшли ходит на гимнастику. Не хочешь с ней сходить?

Эшли с ужасом смотрит на мать. Ее глаза превращаются в две узенькие щелочки. Я тоже умею так щуриться.

– У меня нет времени ходить на гимнастику, – говорю я, теперь уже на прекрасном английском, – я занимаюсь балетом.

– Она посещает балетную школу в Нью-Йорке, – говорит одна